Общеизвестно высказывание Энгельса: "На мой взгляд, реализм предполагает, помимо правдивости деталей, правдивое воспроизведение типичных характеров в типичных обстоятельствах".
    Но что такое "типичный характер"? И как надо понимать "типичные обстоятельства"? Какая связь существует между "характером" и "обстоятельствами"? Какую роль во всем этом играет "правдивость деталей"? И почему именно реализм (а не какое-либо другое направление в искусстве) требует правдивого воспроизведения "типичных характеров в типичных обстоятель-ствах"?
    Характер (греч. charakter, букв. 'черта') - это совокупность психических свойств, из которых складывается личность человека и которые проявляются в его действии, поведении. Характер состоит из ряда (не из одной) черт, каждая из которых есть нечто абстрактное, "всеобщее". Из этих черт складывается личность человека, проявляющаяся в действии, поведении, в тех или иных обстоятельствах, в определенной ситуации, в конкретном, "особенном".
    На связь между харfтером и обстоятельствами обратил внимание Пушкин. В упоминавшейся заметке о Шекспире он говорит: "Обстоятельcтва развивают перед зрителем их ("лиц, созданных Шекспиром") разнообразные и многосторонние характеры".
    Обстоятельства позволили Пушкину увидеть многосторонний характер Шейлока: "У Мольера Скупой скуп - и только; у Шекспира Шейлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен". И, конечно, Пушкин (как и каждый из нас) мог бы указать на ситуации, выявляющие скупость, сметливость, мстительность, чадолюбие, остроумие Шейлока.
    Черты характера героя "Венецианского купца" даны Пушкиным в перечислении. На первый взгляд кажется, что перед нами только перечисление. Но это не так.
    Характер не смесь тех или иных черт, а их единство. Они не равны между собою, а находятся в известном соотношении. Что-то доминирует, преобладает, подавляет другие, заметно выступает, определяя характер в целом и придавая ему единство; некоторые черты находятся в скрытом, подчиненном, рецессивном состоянии, давая о себе знать в той или иной ситуации.
    Нельзя сказать, что скупость Шейлока, "первая среди равных", - черта, равноценная по влиянию остальным. Скупость настолько преобладает в характере Шейлока, что сделала его типом скупца. Другие черты характера данного персонажа также сыграли свою роль; без них Шейлок стал бы чистой абстракцией, подобно Гарпагону Мольера ("прямолинейность" персонажа). Придавая ему многосторонность ("спиралевидность"), они сделали Шейлока живою личностью с богатым, содержательным внутренним миром.
    Обратим внимание на звенья этой цепи. За скупостью следует сметливость. Так оно и должно быть. Ведь Шейлок скупец особого рода. Это презираемый в христианском обществе еврей, к которому обращаются, когда нуждаются в деньгах, и вышвыривают вон, когда он не нужен. Деньги - непременное условие его существования. Они обеспечивают ему место в жизни. Находясь в условиях жестокой борьбы за существование, как он может обойтись без "сметливости"? Сметливость помогает ему сколачивать капитал, с возрастанием которого увеличивается его удельный вес в христианском обществе. "Остроумие" - самое слабое звено цепи. Остроумием денег не накопишь - это, так сказать, побочный продукт интеллекта Шейлока. Остроумие проявляется иногда, ad hoc, от случая к случаю, в той или иной ситуации. Не имея решающего значения, не определяя поведения, эта черта личности Шейлока все же имеет право на внимание.
    Легко представить себе, какое место должно было занимать "чадолюбие" в еврейской семье того времени. Надо обеспечить не только себя, но и своих детей. Для кого он копит, ночи не спит, думает, комбинирует? Для них, для своих детей. Им он оставит все свое состояние и тем самым даст "путевку в жизнь". Нет сомнения, что "чадолюбие" занимало важнейшее место в характере Шейлока.
    С а л а н и о
    Собака-жид на улице вопил:
    "О дочь моя! Мои дукаты! Дочь
    Сбежала с христианином! Пропали
    Дукаты христианские! (...)"
    Немаловажная деталь, тонко подмеченная Стасовым: "...первое слово было всегда про дочь, а не про деньги".
    Тем более поразительно, что Пушкин поставил чадолюбие после мстительности. Какова же была степень ожесточения в этой борьбе за существование, какова была ненависть к христианам, какова была жажда расплаты за века угнетения, если "чадолюбие" следует за "мстительностью"! Если мы только мысленно представим себе, какую доминанту в характере Шейлока составляло "чадолюбие", то что мы можем сказать о первых трех звеньях этой цепи? Но скупость решительно преобладает, она является ведущей чертой; подчиняя остальные, она определяет весь сложный характер данного персонажа.
    Говоря о лицах, созданных Шекспиром, Пушкин несколько подробнее останавливается на Фальстафе, "коего пороки, один с другим связанные, составляют забавную, уродливую цепь..."
    Представление о характере человека как о цепи, различные звенья которой взаимно связаны, уже само по себе имеет существенное значение. Но Пушкин идет дальше. На этот раз он не ограничивается перечислением, но определяет взаимосвязь различных звеньев и значимость каждого звена: "Разбирая характер Фальстафа, мы видим, что главная черта его есть сластолюбие; смолоду вероятно грубое дешевое волокитство было первою для него заботою, но ему уже за пятьдесят. Он растолстел, одрях; обжорство и вино приметно взяли верх над Венерою. Во-вторых, он трус, но, проводя свою жизнь с молодыми повесами, поминутно подверженный их насмешкам и проказам, он прикрывает свою трусость дерзостью уклончивой и насмешливой. Он хвастлив по привычке и по расчету. Фальстаф совсем не глуп, напротив. Он имеет и некоторые привычки человека, изредка видавшего хорошее общество. Правил нет у него никаких. Он слаб, как баба. Ему нужно крепкое испанское вино (the Sack), жирный обед и деньги для своих любовниц; чтоб достать их, он готов на все, только б не на явную опасность".
    Фальстаф сластолюбив, хвастлив, беспринципен. Он не глуп и дерзостью "уклончивой и насмешливой" умеет прикрывать свою трусость. Среди целого букета отрицательных черт волокитство решительно преобладает. Но образ воспринят Пушкиным в движении. И в молодости, конечно, Фальстаф был не прочь выпить, хорошо поесть, приврать, сострить, чтоб развеселить добрую компанию. Все это, однако, отходило на второй план, если перед ним открывалась возможность без особых усилий увлечь женщину... Время идет, годы берут свое. Нет той молодости - предпосылки дешевых побед; приходится женщину покупать. Нет денег, остается вином и обильной пищей потешать свою утробу. И хотя обладание женщиной становится все менее и менее досягаемым блаженством, сластолюбие до конца сохраняет свое значение, практически уступая место вину и жирной еде в порядке жизненного компромисса.
    Все это, однако, отходило на второй план, если перед ним открывалась возможность без особых усилий увлечь женщину... Время идет, годы берут свое. Нет той молодости - предпосылки дешевых побед; приходится женщину покупать. Нет денег, остается вином и обильной пищей потешать свою утробу. И хотя обладание женщиной становится все менее и менее досягаемым блаженством, сластолюбие до конца сохраняет свое значение, практически уступая место вину и жирной еде в порядке жизненного компромисса.
    У Мольера Гарпагон и Тартюфтипы (типичные характеры). Если мы хотим кого-нибудь назвать скупцом или лицемером, то используем эти собственные имена в качестве нарицательных. Выделить скупость или лицемерие в прямолинейном характере данных персонажей не составляет никакого труда. Что еще мы можем прибавить к их характеристике? Почти ничего.
    Тем не менее и эти образы выполняют полезную общественную функцию. Тот, кто достаточно знаком с французской литературой, не преминет в соответствующих случаях назвать определенное лицо Тартюфом или Гарпагоном, чтобы заклеймить лицемерие или скупость - черты характера, не заслуживающие ничего другого, кроме порицания и осуждения.
    Первым во всем объеме вопрос о типизации поставил Белинский. Он, как никто другой, обладал удивительною способностью видеть главное в образе и выделять то, что придает ему типичность: "Не говорите: вот человек с огромною душою, с пылкими страстями, с обширным умом, но ограниченным рассудком, который до такого бешенства любит свою жену, что готов удавить ее руками при малейшем подозрении в неверности - скажите проще и короче: вот Отелло! Не говорите: вот человек, который глубоко понимает назначение человека и цель жизни, который стремится делать добро, но, лишенный энергии души, не может сделать ни одного доброго дела и страдает от сознания своего бессилия - скажите: вот Гамлет! Не говорите: вот чиновник, который подл по убеждению, зловреден благонамеренно, преступен добросовестно - скажите: вот Фамусов! Не говорите: вот человек, который подличает из выгод, подличает бескорыстно, по одному влечению души - скажите: вот Молчалин!".
    В статье "Герой нашего времени", устанавливая типичность Максима Максимыча, Белинский пишет; "Не правда ли, вы так свыклись с ним, так полюбили его, что никогда уже не забудете его, и если встретите - под грубою наружностию, под корою зачерствелости от трудной и скудной жизни - горячее сердце, под простою, мещанскою речью - теплоту души, то, верно, скажете: „это Максим Максимыч"? <...> Поэт хотел изобразить характер и превосходно успел в этом: его Максим Максимыч может употребляться не как собственное, но как нарицательное имя, наравне с Онегиными, Ленскими, Зарецкими, Иванами Ивановичами, Иванами Никифоровичами, Афанасиями Ивановичами, Чацкими, Фамусовыми и пр.".
    Чем сложнее образ, тем труднее выделить ведущую черту характера, определяющую его типичность.
    Гамлет, например, может пониматься по-разному. Сильная воля этого человека подчинена мощному интеллекту. Гамлет - экспериментатор ("Мышеловка", д. III, сц. 2), исследователь, мыслитель. Его отличает высокая принципиальность. Гамлет хочет предпринять решающее действие на основе абсолютно достоверного знания и только тогда, когда обеспечена полная эффективность с точки зрения выполнения поставленных им перед собой задач. Трагедия Гамлета не столько в сознании своего бессилия (здесь его субъективная ошибка), сколько в понимании разрыва-пропасти между миром идеальным и миром реальным, между тем, что он хотел видеть в действительности, и тем, чем она была на самом деле. Чувство бессилия, охватившее Гамлета, оправдано в те мгновения, когда он пытается выйти за пределы задачи, поставленной Призраком, - "отомстить за гнусное убийство". Убийством Клавдия не уничтожить мировое зло (ведь Дания - частица нашей планеты). Гамлет это понимает и мучается. Но не иссякает его стремление дать бой лицемерию, пошлости, мерзости окружающей действительности, дать бой всему, что находится в резком, кричащем противоречии с его идеалом.
    О Гамлете существует целая литература, но едва ли могут возникнуть разногласия в понимании Гарпагона или Тартюфа. Тем не менее, все эти образы типичны.
    Так что же такое типичность? Выделить в сложном характере персонажа ведущую, доминирующую, преобладающую черту-только половина дела. Это необходимая предпосылка для того, чтобы сделать второй шаг. Вторым шагом (и здесь опять мы видим величайшую заслугу Белинского) является установление "всеобщего".
    "Всеобщее" есть качество типичного характера. Признать характер типичным - это, значит, видеть его "всеобщее". Вот в чем секрет превращения собственного имени в имя нарицательное.
    Еще раз обратимся к Белинскскому: "Типическое лицо есть представитель целого рода лиц, нарицательное имя многих предметов, выражаемое однако же собственным именем. Так, например, Отелло есть собственное имя, принадлежащее только одному лицу, изображенному Шекспиром; но, видя человека в припадке ревности, мы говорим: „Какой Отелло!", хотя бы этот человек назывался Иваном или Петром и был русский или немец, а не мавр. В этом же смысле все герои поэм, драм и повестей Пушкина, „Горя от ума" Грибоедова, повестей Гоголя - типы. Боже мой, если посмотреть, на скольких людей приходится так ловко, как по них шито, достославное имя одного Ивана Александровича Хлестакова!.."
    А. В. Луначарский как бы вторит Белинскому: "...Молчалины, Загорецкие, Репетиловы, конечно, живы и сейчас. Это те, о ком говорят: он подловат, неразборчив в принципах, но его все же можно пустить в ход, потому что он покорен, послушен, делает все, что прикажут, исполнительный человек. Такие речи приходится слышать. А в это время тень Грибоедова шепчет: вспомни Молчалина. И рядом с Молчалиным идут люди, ловкие на все руки, мастера находить всевозможные выходы. Опять тень Грибоедова подсказывает: вспомни Загорецкого".
    Гамлет, Хлестаков, Обломов как личности, индивидуальности (каждый из этих персонажей представляет собой совершенное воплощение единства "единичного", "особенного", "всеобщего") неповторимы. Но гамлетовщина, хлестаковщина, обломовщина - понятия, охватывающие массы. Курослепов, Хлынов, Градобоев (А. Н. Островский "Горячее сердце")- определенные личности, индивидуальности, художественно очерченные "единичные". Но курослеповщина, хлыновщина, градобоевщина - понятия, характеризующие верно и точно эпоху итрофанушки, Молчалины, Собакевичи, Иудушки (Порфирий Головлев), Обломовы, Беликовы - для нас не только собственные имена, но и определенные понятия, и мы произносим эти имена, как имена нарицательные, когда встречаем в жизни, в окружающих нас людях то, что составляет сущность этих персонажей. Если мы видим невежественного ленивого подростка, подхалима, кулака, лицемера, человека бездейственного или "футлярного", мы называем каждого именем соответствующего персонажа.
    Выделив главное в образе, Белинский, признавая его типичным, тем самым видел его "всеобщее". В современной Белинскому действительности были люди, которых он мог назвать именами Фамусова, Чацкого, Онегина...
    Чем образ проще, тем легче установить его типичность. Но образ, сведенный к какой-либо одной черте, выигрывая в типичности, проигрывает в художественности, ибо художественным мы можем признать только то, что соответствует правде жизни. А в жизни мы не встречаем людей, характер которых состоит из одной черты. Человек сложен и глубок, причем не всегда можно заметить преобладание какой-либо одной черты.
    Выделить ведущую черту характера персонажа, придав ему типичность, но в то же время не обеднить психики героя, - великое искусство. Этим даром владел Гоголь.
    Уже давно было отмечено, что Чичиков, например, не лишен некоторых положительных качеств: он умен, опрятен, работоспособен, настойчив в достижении намеченной цели, не падает духом при неудачах, имеет большой жизненный опыт, прекрасно знает людей, умеет разбираться в обстановке. Но чему подчинены эти драгоценные свойства? Гоголь отвечает на этот вопрос: "Справедливее всего назвать его: хозяин, приобретатель. Приобретение - вина всего; из-за него произвелись дела, которым свет дает название не очень чистых".
    То же мы можем сказать и об остальных персонажах первого тома "Мертвых душ".
    Качеству отрицательному - предельной наивности (чтобы не сказать глупости) Манилова контрастируют положительные; черты - мягкость, обходительность, приветливость, доброжелательность; крайней ограниченности Коробочки - ее несомненные хозяйственные способности; прожектерству Ноздрева, его неодолимой склонности к различным курбетам - удаль, размах, своеобразная ширь его неуемной натуры. Собакевич - кулак; но это человек, далеко не глупый, при случае весьма оперативный; можно позавидовать его проницательности, его пониманию подлинных мотивов поведения тех людей, с которыми он приходит в непосредственное соприкосновение. Душа Плюшкина очерствела от всепоглощающей скупости, но при воспоминании об "однокорытнике" председателе, о совместных детских шалостях - пусть на мгновение! - он проявляет чувство, похожее на нежность, теплоту, сердечность. И сколько жизни в его бегающих глазках!
    Перед нами не абстракция, а живые люди. Их реальное бытие подкрепляется (в восприятии читателя) и обстановкой, окружающей каждого персонажа, и его внешним видом, и характером его речи - всем поведением, вплоть до меню, предложенного гостю.
    Иногда типичность образа измеряется сравнительно немногими годами, иногда она длится века. Типичность Онегина, Печорина, Базарова - дело определенного исторического момента; типичность Дон-Кихота насчитывает не один век своего существования.
    У Грибоедова и Гоголя почти все образы-типы. Им удалось придать персонажам типичность, т. е. выделить в характере ведущую черту, встречающуюся - в более или менее замаскированном виде - у других людей; в то же время они жизненны, в достаточной мере сложны; у нас нет ощущения примитива, чего-то элементарного, упрощенного, схематичного.
    Между понятиями "типичный характер" и "тип" есть некоторая разница. Критерий - практика, социальная функция художественного образа. Когда собственное имя персонажа в устах народа надолго становится именем нарицательным, типичный характер превращается в тип, т. е. первое предопределяет второе. Образы-типы "всеобщи" в широком смысле слова. Каждый тип - типичный характер, но не наоборот. Называя образ типом, мы подчеркиваем "всеобщее" типичного характера, указываем на то, что его типичность выходит далеко за пределы своей эпохи и сохраняет свое значение для нашего времени, а, может быть, и для ближайшего (или отдаленного) будущего.
    Интересно отметить, что А. М. Горький различал понятия "характер" и "тип": "У нас образцово поучительной пьесой является изумительная по своему совершенству комедия Грибоедова, который крайне экономно, небольшим количеством фраз создал такие фигуры, как Фамусов, Скалозуб, Молчалин, Репетилов, - фигуры, в которых исторически точно отражена эпоха, в каждой ярко даны ее классовые и „профессиональные" признаки, и которые вышли далеко за пределы эпохи, дожив до наших дней, т. е. являются уже не характерами, а типами, как, например, Фальстаф Шекспира, как Мизантроп и Тартюф Мольера, и прочие типы этого ряда".
    Разумеется, Горький не отрицает в типе наличия характера. Он только указывает на особое качество типа - выход его "всеобщего" за пределы изображаемой эпохи. Таковы Молчалин (подхалимство), Фамусов (бюрократизм, протекционизм), Глумов (карьеризм), Хлестаков (фанфаронство), Чичиков (приобретательство), Манилов (беспочвенная мечтательность), Плюшкин (скряжничество), Иудушка (лицемерие), Пришибеев (самоуправство), Беликов ("как бы чего не вышло") и т. д.
    Персонажи романов Тургенева и Льва Толстого представляют собою типичные характеры. Каждый из них приближается к понятию "индивидуальная смесь", в которой, как это часто бывает в жизни, трудно уловить преобладание какой-либо одной черты.
    Одной способностью создавать типы не определяется значимость писателя. Лев Толстой великий писатель; "Война и мир" - гениальное произведение, хотя никого из окружающих нас мы не называем ни Наташей Ростовой, ни Андреем Болконским, ни Пьером Безуховым. Не считая их типами, мы можем признать каждый характер типичным. Их типичность далеко не так "всеобща", она ограничена определенной эпохой, средой, моментом.
    В свете нашего понимания образа как единства "единичного", "особенного" и "всеобщего" мы можем сказать, что каждый образ (типичный характер) типичен в связи с "особенным" (т. е. в связи с эпохой, средой, моментом), а некоторые (образы-типы, их иногда называют "вековыми") в своей типичности ("всеобщем") выходят далеко за пределы эпохи, их породившей.
    Пойдем вслед за Белинским и признаем, что Печорин "весь" в этих стихах Лермонтова:
    И ненавидим мы, и любим мы случайно,
    Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
    И царствует в душе какой-то холод тайный,
    Когда огонь кипит в крови.
    "Это противоречие, - пишет Белинский в статье "Герой нашего времени", - превосходно выражено автором разбираемого нами романа в его чудно-поэтической „Думе", исполненной благородного негодования, могучей жизни и поразительной верности идей. <...> Печорин есть один из тех, к кому особенно должно относиться это энергическое воззвание благородного поэта, которого это самое и заставило назвать героя романа героем нашего времени".
    Спрашивается: является ли противоречие, отмеченное Лермонтовым, а затем подчеркнутое Белинским, типичным для героев того времени? Приведенные свидетельства для нас достаточно авторитетны. Но "всеобщее" Печорина отходит на второй план по сравнению с "особенным": Печорин - не герой нашего времени, и если у некоторых указанное противоречие встречается, то настолько редко, что "типичность" приходится исключить. Вот почему Печорин скорее не тип, а "типичный характер". Историческую определенность этого характера отметил Короленко, говоря об общественном настроении 60-х годов XIX в.: "Но в сущности и романтизм, и печоринство уже выдохлись в тогдашней молодежи".
    Иначе обстоит дело с Фамусовым и Молчалиным.
    Вспомним откровения первого:
    Боюсь, сударь, я одного смертельно,
    Чтоб множество не накопилось их;
    Дай волю вам, оно бы и засело,
    А у меня, что дело, что не дело,
    Обычай мой такой:
    Подписано, так с плеч долой.
    Нет! я перед родней, где встретится, ползком;
    Сыщу ее на дне морском.
    При мне служащие чужие очень редки;
    Все больше сестрины, свояченицы детки;
    Как станешь представлять к крестишку ли, к местечку,
    Ну как не порадеть родному человечку!.. "
    Признание второго:
    Мне завещал отец:
    Во-первых угождать всем людям без изъятья -
    Хозяину, где доведется жить,
    Начальнику, с кем буду я служить,
    Слуге его, который чистит платья,
    Швейцару, дворнику, для избежанья зла,
    Собаке дворника, чтоб ласкова была.
    Карьеризм, бюрократизм, протекционизм, подхалимство - ярко выраженное лицо московского чиновничества 20-х годов XIX в. ("всеобщее" в "особенном"). Но сколь велико может быть иногда "всеобщее" "типичного характера", если эти пороки бытуют за пределами описанной эпохи, если и в наше время мы частенько встречаем таких "героев".
    В подтверждение наших наблюдений сошлемся на А. В. Луначарского: "Да, к сожалению, но, естественно, вы можете еще и сейчас встретить сановитого Фамусова, проезжающим в казенном автомобиле для подписи бумаг. Можете встретить бегущего к нему по тротуару с толстым портфелем подмышкой подхалима Молчалина".
    Фамусов и Молчалин - типы; иными словами, "типичный характер", приобретая новое качество - "всеобщее", становится типом.
    Перейдем теперь к "типичным обстоятельствам".
    1. Иногда это обстоятельство, наиболее часто встречающееся. Например, в дворянском обществе первой половины XIX в. было принято личный конфликт разрешать дуэлью. Дуэль Онегина с Ленским, Печорина с Грушницким, Пьера с Долоховым-обстоятельства типичные. На острове Корсика личные конфликты разрешались вендеттой - обычаем кровавой мести за убитого кровного родственника. Типичность обстоятельства применительно к данным условиям отразили Бальзак ("Вендетта"), Мериме ("Коломба"), Мопассан ("Вендетта").
    2. Иногда это обстоятельство, очень редко встречающееся. Покупка мертвых душ никогда не была бытовым явлением, как бытовым явлением не мог быть приезд ревизора-самозванца, околпачивающего продувных провинциальных чиновников, а затем благополучно исчезающего. Тем не менее, сюжеты "Мертвых душ" и "Ревизора" состоят из обстоятельств типичных.
    3. Иногда это обстоятельство, никогда не встречающееся. Ковалев увидел свой собственный нос, хочет заговорить с ним, но находится в явном затруднении: "Как подойти к нему? - думал Ковалев,- По всему-по мундиру, по шляпе - видно, что он статский советник. Черт его знает, как это сделать!"
    Бежит Евгений,
    И во всю ночь, безумец бедный
    Куда стопы ни обращал,
    За ним повсюду Всадник Медный
    С тяжелым топотом скакал.
    Несмотря на всю фантастичность сюжетов "Медного Всадника" Пушкина и повести Гоголя "Нос", приведенные обстоятельства вполне типичны.
    Так что же такое "типичность" обстоятельств? Типичность обстоятельств, приведенных в первых примерах, не требует доказательств. Их частота, заурядность, повседневность (если говорить об определенном месте и времени) показательна. Типичность вторых примеров нуждается в разъяснении. В литературе имеются указания на то, что факты, аналогичные сюжетам "Ревизора" и "Мертвых душ", встречались в действительности. Мы говорим об этом потому, что знание истории возникновения сюжетов "Ревизора" и "Мертвых душ" не имеет решительно никакого отношения к нашему суждению о типичности данных обстоятельна. Неважно, было или нет на самом деле то, о чем рассказал Гоголь. Важно другое: все это могло, быть, все обстоятельства, составляющие цепь сюжетов "Ревизора" и "Мертвых душ", полностью соответствуют спонтанейности, закономерностям изображаемой действительности. Их типичность мы признаем без колебаний. Для того чтобы покупка мертвых душ могла состояться, должно существовать крепостное право. В "негоции", составляющей сюжетный стержень "Мертвых душ" (обстоятельство редчайшее), обнажена самая суть буржуазного приобретательства, когда насквозь порочное содержание заключенной сделки выступает в действительности при пунктуальном соблюдении совершенно законной юридической формы (в присутствии свидетелей на гербовой бумаге были оформлены, "записаны, помечены, занесены в книгу и куда следует, с принятием полупроцентовых и за припечатку в Ведомостях", купчие крепости; казна получила законные пошлины). Предприятие Чичикова с этой точки зрения - обстоятельство, типичное по своей частоте.
    Зерно "Ревизора" - "электричество чина". Проявления закономерности, установленной Гоголем, столь многочисленны и столь разнообразны (отсюда типичность чрезвычайного обстоятельства, составляющего сюжет "Ревизора"), что только ничтожнейшую долю ее отражения в художественной литературе мы имеем возможность привести: "Дубровский" Пушкина, "Воскресение" Л. Толстого, "Скверный анекдот" Достоевского, "История одного города" Салтыкова-Щедрина, "Дело" Сухово-Кобылина, "Хамелеон", "Свадьба", "Смерть чиновника" Чехова, "О том, как некоторые втирают очки товарищам, имеющим циковские значки" Маяковского.
    Если положить в основу признания типичных обстоятельств критерий частоты (т. е. частой повторяемости именно этого обстоятельства), то тем самым приходится сразу сузить рамки творчества писателя, заставить его обращаться к статистике и там, на основе закона больших чисел, искать материал для построения сюжета своих произведений, лишить его права на фантазию, на вымысел. Сверхъестественно: "Всадник Медный" вдруг сорвался с места и погнался за несчастным Евгением. Бедняга только пикнуть посмел ("Ужо тебе!.."), как на него обрушилась страшная кара, ему нет нигде спасения от преследования самодержца.
    Нет ничего фантастичнее сюжета повести Гоголя "Нос". Но трепет, который испытывает Ковалев перед своим собственным носом только потому, что тот оказался чином повыше его, - обстоятельство, вполне типичное.
    Обстоятельства, приведенные в последних примерах, в реальной жизни быть не могут. Их типичность во внутреннем, глубоком, полном соответствии закономерностям действительности, той подпочве, которая составляет основу взаимоотношений людей изображаемой эпохи. Обстоятельства типичные экстраординарные всегда связаны с бытом, с обстоятельствами, типичными по своей частоте, по своей повседневности.
    Обстоятельство, взятое само по себе, - "единичное" (единство конкретного и абстрактной""); то, что в нем принадлежит эпохе, среде, моменту, - его "особенное" (конкретное); "всеобщее" (абстрактное) придает ему типичность. Такова структура обстоятельства.
    Остановимся подробнее на "всеобщем", абстрактном типичных обстоятельств. Соответствие абстрактного какого-нибудь обстоятельства, изображенного в литературном произведении, абстрактному ("всеобщему", закономерности) реальной действительности делает его (обстоятельство) типичным. Именно это соответствие объединяет все три категории обстоятельств; их абстрактное - абстрактное реальной действительности.
    В первой категории типичность сказывается в частоте встречающихся обстоятельств. Ведь возникновение дуэлей, вендетты имеет глубокие корни в психологии, идеологии, в быте и нравах определенной эпохи, определенного общества, определенного места.
    Во второй категории типичность лишь иногда прорывается в реальной действительности, но зато с какой силой? Городничий, который на своем веку не раз "мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду", поверил в Хлестакова, принял его за "важного человека", хотя "в этом вертопрахе" "вот просто ни на полмизинца не было похожего" на ревизора. И почему мертвыми душами не торговать, если за них дают деньги, если стремление к наживе, ко всяким аферам - "душа души" буржуазного общества, капиталистического общества?
    Гоголь в письме к Пушкину от 7 октября 1835 г. просил дать ему "хоть какой-нибудь, смешной или несмешной, но русский чисто анекдот". Известно, что сюжеты "Ревизора" и "Мертвых душ" построены на анекдотах. Почему именно анекдот так ценил Гоголь? Потому что иногда в обстоятельствах редких типичность проявляется с большей силой, нежели в обстоятельствах, встречающихся часто. По той же причине ценил анекдот и Мериме: "В истории я люблю только анекдоты, а из анекдотов предпочитаю такие, в которых, как мне подсказывает воображение, я нахожу правдивую картину нравов и характеров данной эпохи".
    Третья, последняя категория типичных обстоятельств встречается только в литературных произведениях. Хотя в реальной жизни они невозможны, их абстрактное так же соответствует абстрактному реальной действительности, как и абстрактное) обстоятельств, относящихся к первой и второй категориям. Потому в типичности им отказать нет оснований. Ни в познавательном отношении, ни по силе идейного и эмоционального воздействия они под пером писателей-классиков не уступают часто и превосходят!) обстоятельствам, безоговорочно признанным всеми - из-за своей частой повторяемости - типичными.
    Как в реальной жизни не почувствовать невольного трепета, если приходится обратиться к человеку, чин которого выше того, какой имеешь сам? Но затрепетать и в том случае, если перед тобой в высоком чине твой собственный нос?! Необычайная ситуация психологически верна для миллионов других встреч, обстоятельств в реальной жизни самых обыкновенных. Смешная (разве не смешно: на кого посягнул этот жалкий одиночка!) угроза ничтожного по социальному положению человека привела к обстоятельству чрезвычайному: конь сорвался со скалы и всадник стал преследовать дерзнувшего. Какое трагическое несоответствие между грозной реакцией царя и незначительностью повода, ее вызвавшего! Страшный смысл раскрывается, если глубоко продумать ситуацию. Русская государственность на протяжении столетий давала немало примеров такого несоответствия. Бесконечный список жертв сохранила история, А сколько их погибло, не оставив никакого следа ни в документах, ни в памяти народной! В. Брюсов проницательно заметил: "П реследование Евгения Медным Всадником изображено не столько как бред сумасшедшего, сколько как реальный факт, и, таким образом, в повесть введен элемент сверхъестественного". Но это "сверхъестественное" имеет вполне реальное основание.
    "Безумие" Евгения следует воспринимать в свете стихотворения Пушкина, начинающегося словами "Не дай мне бог сойти с ума...", потому что какой же человек, находящийся в здравом уме, мог дерзнуть бросить в лицо самодержца (хотя бы его памятнику) "Ужо тебе!.."
    Существовала и до сих пор существует тенденция определять типичность обстоятельств на основе критерия частоты конкретного, отрицать за обстоятельствами, встречающимися редко (об обстоятельствах, никогда не встречающихся, и говорить нечего!), их типичность.
    В. Вересаев по поводу сюжетов "Ревизора", "Мертвых душ", "Женитьбы" восклицает: "Как неорганичны все гоголевские сюжеты, как они случайны и нетипичны!" Приведем начало пародии Г. Гольда на литературную консультацию: "Дорогой товарищ Крылов! К сожалению, напечатать Вашу басню "Лебедь, Щука и Рак" мы не смогли. Вы пишете:
    "Однажды Лебедь, Рак и Щука
    Везти с поклажей воз взялись..."
    К каждому слову в стихах нужно относиться с большой внимательностью. Почему „однажды", а не „дважды" или „трижды"? Но если это действительно случилось только однажды, то такое явление не характерно. Литературу интересуют события типические, а не случайные". Как видно, для некоторых теоретиков множественность все еще является атрибутом типичности, если такая пародия могла возникнуть!
    Странно, что никто из сторонников такого взгляда не задумался над вопросом; почему эти сюжеты, признаваемые "случайными и нетипичными", не помешали "Ревизору", "Мертвым душам", "Женитьбе" стать произведениями классическими по своей художественности, по верности и глубине отражения действительности?
    Возникает необходимость в дополнительном теоретическом обосновании понятия "типичное обстоятельство". Обстоятельства сами по себе конкретны. Но типичность обстоятельств- абстракция. Не в конкретном, а в абстрактном, в сути заключена типичность обстоятельств, в тех закономерностях, которые эти обстоятельства порождают. Прыжок Подколесина - обстоятельство, редчайшее только в своей конкретности; в своем абстрактном - оно "всеобщее", а потому типичное. Сошлемся на аргументацию Достоевского: "В действительности женихи ужасно редко прыгают из окошек пред своими свадьбами, по-тому что это, не говоря уже о прочем, даже и неудобно; тем не менее сколько женихов, даже людей достойных и умных, пред венцом сами себя в глубине совести готовы были признать Подколесиными".
    Подкрепим типичность данного обстоятельства вопросом, заданным Левину перед его женитьбой: "- А признайтесь, есть это чувство, как у гоголевского жениха, что в окошко хочется выпрыгнуть?"
    Муромский скончался тотчас после дачи взятки (А. В. Сухово-Кобылин. "Дело", д. V, явл. 10). Конечно, факт чрезвычайный. И опять: только в конкретном. А в абстрактном - обстоятельство типичное. Его "всеобщее" живет в социальной действительности-всегда это душевная травма, нервное потрясение от переживаний, связанных с вымогательством тех, кто прикрывает свои преступные махинации ссылками на закон, на справедливость, на государственные интересы.
    Если быть последовательным, то надо признать и обстоятельство, изображенное Чеховым в рассказе "Спать хочется", типичным. Его типичность не в том, что Варька задушила кричащего ребенка (конкретное обстоятельства), а в абстрактном- в состоянии полубезумия, до которого она была доведена совершенно бесчеловечной эксплуатацией. Психологическая правда этого обстоятельства для определенной эпохи - быт.
    Пример из истории русской ЖИВОПИСИ Х1Х в.: "Сила картины Иванова ("В дороге. Смерть переселенца" - А Л.) не исчерпывается правдивой передачей конкретного момента.
    Это произведение являет собой типический образ крестьянской жизни в пореформенной России. Именно поэтому оно было встречено злобной хулой реакционной критики, утверждавшей, что смерть переселенцев в пути явление случайное и отнюдь не типическое и что содержание картины придумано художником в стенах его мастерской".
    Реакционная пресса не просто осудила картину С. В. Иванова "В дороге. Смерть переселенца"; своим нападкам она нашла даже "теоретическое обоснование": "Смерть переселенца в пути явление случайное и отнюдь не типическое". Но для нас ясно, что в своем абстрактном смерть переселенца в пути так же типична, как смерть Муромского, как убийство Варькой ребенка, как прыжок Подколесина, как типичны редчайшие обстоятельства в сюжетах "Ревизора" и "Мертвых душ".
    Сказать: "Содержание картины придумано художником в стенах его мастерской"-неправильно. Вернее сказать иначе: "Содержание картины продумано художником в результате изучения социальной действительности современной ему эпохи". То же непонимание природы типичного обстоятельства, на этот раз использованное в реакционных целях.
    Но вот обстоятельство, в реальной жизни никогда не встречающееся, тем не менее типичное: "...карась вдруг почувствовал, что сердце в нем загорелось. В одно мгновение он подобрал живот, затрепыхался, защелкал по воде остатками хвоста и, глядя щуке прямо в глаза, во всю мочь гаркнул:
    - Знаешь ли ты, что такое добродетель?
    Щука разинула рот от удивления. Машинально потянула она воду и, вовсе не желая проглотить карася, проглотила его".
    Оно вполне типично, разумеется, не в конкретном, а в абстрактном. Абстрактное обстоятельства- совершенная бесплодность подчас бурной деятельности прекраснодушных "карасей", пытающихся возвышенными призывами к добродетели облаго-родить прожорливых "щук", направить их на путь правды и добра, на путь истинный...
    Другое обстоятельство, в реальной жизни никогда не встречающееся, тем не менее типичное;
    ...вижу:
    сидят людей половины
    О, дьявольщина!
    Где же половина другая?
    "Зарезали!
    Убили!"
    Мечусь оря.
    От страшной картины свихнулся разум.
    И слышу
    спокойнейший голосок секретаря:
    "Они на двух заседаниях сразу..." Маяковский В. В. Прозаседавшиеся
    Типичность этого обстоятельства, как известно, отметил В. И. Ленин.
    Для того, кто находится во власти конкретного, важны прыжок Подколесина, смерть Муромского, убийство Варькой ребенка, а не психологические предпосылки, которые довели их до такого состояния. Вот и получается: "не типично". Рассуждая таким образом, в типичности следует отказать и сказке "Карась-идеалист", хотя фантастика водного царства лишь "одежда", в которую облекается абстрактное, - нечто, соответветствующее глубоким закономерностям изображаемой действительности. А две половины одного и того же человека, самостоятельно участвующие в двух различных заседаниях! Если в этом направлении идти дальше, то данному обстоятельству надо отказать не только в типичности, но и в здравом смысле. Ошибается тот, кто типичность видит в конкретном, кто на этом основании обстоятельства чрезвычайные или в действительной жизни невозможные выводит за пределы типического, - следовательно, и за пределы реализма. Предположение о возможности возникновения такого рода ошибок имеет основание. "Вообще много путаницы, непонимания и даже вражды встречает в наши дни утверждение, что реализм допускает не только форму обязательного внешнего жизнеподобия, а форму условную, лишь бы она была правдивой. Писателей и поэтов, при-бегающих в наши дни к условной форме, обвиняют порой даже в "антиреализме", считая почему-то, что условность формы якобы "противоречит" положению Энгельса о том, что реализм предполагает изображение типичных характеров в типичных обстоятельствах", - пишет А. Фадеев. Рассуждения этого выдающегося советского писателя, как мы полагаем, в русле нашего понимания природы типичности обстоятельств, поскольку Гомера, Данте, Свифта и некоторых других гигантов, фантазия которых являла нечто сверхъестественное, он назвал "величайшими реалистами прошлых эпох".
    Вся "конкретность, порожденная фантазией авторов, есть не что иное, как форма проявления типичности обстоятельства. Ее избрал художник, чтобы сильнее - идейно и эмоционально - воздействовать на читателей.
    Классическое положение Ленина: "Природа и конкретна и абстрактна, и явление и суть, и мгновение и. отношение" оградит нас от весьма распространенного заблуждения-признавать обстоятельства типичными лишь на основе конкретного, на основе критерия частоты конкретного.
    То же самое мы можем сказать и о типичном обстоятельстве, а именно: типичное обстоятельство и конкретно и абстрактно, и явление и суть, и мгновение и отношение.
    Абстрактное обстоятельства, изображенного в литературном произведении, если оно типично, должно сказаться в отношении, т. е. в возможности проявиться - мы говорим о реальной жизни, реальной действительности - в другой конкретности, в других "явлениях", в других "мгновениях", в других обстоятельствах, встречающихся часто или редко. Типичность (обстоятельств) - "всеобщее", массовость, повседневность, быт. Но, как сказано, частота, повторяемость типичного не в конкретном, а в абстрактном. Стоит это принять, и тогда понятие "типичное обстоятельство" сразу приобретает необходимую ясность.
    Автор, обладая образным мышлением, наблюдая и изучая реальную действительность, познавая ее абстрактное, суть, закономерности, воплощает познанное в конкретном, в типичных обстоятельствах, в реальной жизни встречающихся часто, редко и никогда не встречающихся.
    Что делает (должен делать!) читатель? При сопоставлении обстоятельств, изображенных в литературном произведении, с обстоятельствами, встречающимися в реальной действительности, он должен соотносить абстрактное этих обстоятельств, но не отождествлять их конкретность. Не отождествлять потому, что конкретность "явлений", "мгновений" в изображении автора есть форма проявления в искусстве абстрактного, сути, закономерности.
    Именно "отношение" говорит о бесконечной повторяемости в своем абстрактном однородных обстоятельств, - обстоятельств типичных, в своей сути отвечающих правде индивидуальной (персонажей, реальных людей) и правде социальной (действительности, изображенной в литературном произведении, и действительности реальной).
    Посмотрите, как на основе критерия частоты, привычка отождествлять конкретное обстоятельств, изображенных в литературном произведении, с конкретностью обстоятельств, наблюдаемых в реальной действительности, сказалась на оценке "Ревизора".
    Чиновник средних лет (выходя с растопыренными руками). Это, просто, черт знает что такое! Этакое... этакое... Это ни на что не похоже. <...>
    Литератор. ...Сюжет невероятнейший. Все несообразности... <...>
    Еще литератор (входит в сопровождении слушателей, которым говорит, размахивая руками). Поверьте мне, я знаю это дело: отвратительная пиеса! грязная, грязная пиеса! Нет ни одного лица истинного, всё карикатуры! В натуре нет этого; поверьте мне, нет, я лучше это знаю: я сам литератор...
    Первый. ...Скажите мне, где есть такое общество, которое бы состояло все из таких людей, чтобы не было если не половины, то, по крайней мере, некоторой части порядочных людей? Если комедия должна быть картиной и зеркалом общественной нашей жизни, то она должна отразить ее во всей верности. <...>
    Один чиновник. Это пошлая, низкая выдумка, это сатира, пасквиль! <...>
    Голос в одном конце толпы. Все это вздор! Где могло случиться такое происшествие? Этакое происшествие могло только разве случиться на Чукотском острову. <...>
    Добродушный чиновник. А все бы право, ну что бы хоть одного честного человека выставить. Всё плуты да плуты.
    А разве привычка отождествлять конкретное, изображенное в литературном произведении, с конкретностью реальной действительности в свое время не сказалась отрицательно на оценке советской сатиры, советской комедии? Разве не раздается часто и теперь печально знаменитое восклицание: "Это не типично!"? Или: "Где в реальной жизни вы видели нечто подобное?!"
    "Баня" Маяковского, пишет В. Катаев, уже давно и по праву считается классической. Но как ее встретили? "Барски-пренебрежительное отношение к рабочему классу". "Издевательство над рабочей молодежью, над комсомолом. Да и образ Победоносикова подозрителен. На кого намекает автор?" "Очернительство... очернительство... очернительство..."
    В. Катаев, свидетель этой "встречи", характеризует препятствия, ставшие на пути "Бани", как нечто весьма похожее на хорошо организованную травлю Маяковского по всем правилам искусства, начиная с псевдомарксистских статей одного из самых беспринципных рапповских критиков, кончая замалчиванием ,,Бани" в газетах и чудовищными требованиями Главреперткома, который почти каждый день устраивал обсуждение "Бани" в различных художественных советах, коллективах, на секциях, пленумах, президиумах, общих собраниях и где заранее подготовленные ораторы от имени советской общественности и рабочего класса подвергали Маяковского обвинениям во всех смертных литературных грехах..."
    Объяснять такого рода факты только злостностью, преднамеренностью, предвзятостью критиков (или какими-либо другими неблаговидными мотивами) было бы ошибкой. Причиной здесь в значительной степени является неразработанность теории "типичности" обстоятельств.
    Каждый, кто при сопоставлении типичных обстоятельств, изображенных в литературном произведении, с типичными обстоятельствами, имеющимися в реальной действительности, без должных оснований восклицает: "Это не типично!", - поневоле скатывается к натурализму, к отождествлению конкретности искусства с конкретностью реальной действительности.
    Ссылка на конкретное, на критерий частоты конкретного при суждении о типичности обстоятельств сковывает творчество писателя, его фантазию, низводит реализм до уровня фактографии, рубит под корень сатиру, комедию. Эта ошибочная теория приводит критика и читателя к порочной практике - недооценивать, а то и поносить шедевры художественной литературы, Опыт прошлого, на который мы ссылаемся, весьма показателен. Социальный вред такой концепции очевиден.
    Наше определение "типичности" обстоятельств и их классификация с конкретизацией на литературных примерах, в которой обстоятельства, встречающиеся часто, составляют всего только часть типичных обстоятельств, изображаемых в искусстве, находится в полном и точном соответствии с тем, что сказал Энгельс о реализме.
    Теперь о "типичных характерах в типичных обстоятельствах". Типичность, "всеобщее" характера выводится из "отношения": он бесконечно повторяется в разных эпохах, странах, социальных прослойках. Например, многим свойственно: (1) под видом государственной или общественной деятельности руководствоваться в своем поведении сугубо личными соображениями; (2) свое отношение к людям определять не собственными критериями, а мнением "света", "печатью", которую наложило на них окружающее общество; (3) в своей оценке поступков людей исходить из привычных норм и отвергать все, что выпадает из обычного круга представлений.
    Каждому из этих "типичных характеров" нетрудно подобрать "типичные обстоятельства".
   1. В Белогорскую крепость приехал Гринев. "Отведи г. офицеру квартиру, да почище". - Слушаю, Василиса Егоровна - отвечал урядник. - Не поместить ли его благородие к Ивану Полежаеву?" - "Врешь, Максимыч, - сказала капитанша: - у Полежаева и так тесно; он же мне кум и помнит, что мы его начальники... Отведи Петра Андреича к Семену Кузову. Он, мошенник, лошадь свою пустил ко мне в огород".
   2. Бал. Графиня, Соня и Наташа "стояли одни как в лесу в этой чужой толпе, никому неинтересные и ненужные <...> Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался". Но вот князь Андрей предложил Наташе тур вальса. И "после князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор-адъютант, начавший бал, и еще молодые люди..."
   3. Загородная прогулка. "Катит на велосипеде Коваленко, а за ним Варенька, тоже на велосипеде <...> Беликов из зеленого стал белым и точно оцепенел".
   Типичны патриархальность нравов захолустья, обнажающая смесь "личного" и "государственного", бальная "стратегия" и "тактика" Бориса и других, паника обывателя, вызванная по-явлением на велосипеде учителя гимназии и женщины (велосипед-техническая новинка конца XIX в.).
   Обстоятельства преходящи, мгновенны, неповторимы только в конкретном. Их типичность, как и типичность характеров, выводится из "отношения"; она заключается в точном, полном. глубоком соответствии абстрактного, всеобщего эпохе, ее социально-экономическим и бытовым особенностям.
   Погоня за "правдивостью деталей" приводит к натурализму. Автор не должен быть в плену у фактов, он должен стать художником-творцом. Главная ценность художественного произведения заключается в показе глубины человеческой психологии, в изображении "типичных характеров", в верном отражении эпохи, в передаче "типичных обстоятельств".
   Поскольку первое (характер) абстрактно, второе (обстоятельство) конкретно, только реализм - единство конкретного и абстрактного в их "равном" соотношении-будет тем, что Энгельс определил как "правдивое воспроизведение типичных характеров в типичных обстоятельствах".
   Без "правдивости деталей", конечно, не обойтись. И в произведениях, претендующих, называться реалистическими, правдивость деталей должна найти свое место.