Никто не сомневается, что в реальной жизни мы хотим встречаться только с людьми положительными. Так ли бывает с литературными персонажами?
    При всем нашем уважении к Стародуму, Правдину, Милону и Софье, мы рады были бы их видеть только в жизни; на сцене и в чтении "сердцу нашему милей" Простакова, Митрофан и другие персонажи со всем комплексом их отрицательных качеств. Точно так же, несмотря на все замечательные достижения туза Костанжогло и откупщика Муразова, мы им решительно предпочитаем плута Чичикова, кулака Собакевича, "дубинноголовую" Коробочку и других персонажей первого тома "Мертвых душ". По примеру Садко, который морскую царевну любую "сейчас променял бы, ей-ей, на первую девку рябую", мы с радостью готовы пожертвовать деятельным Штольцем и общаться с ленивым Обломовым даже тогда, когда он в своем обычном облачении - в халате, без галстука и без жилета,-развалясь, нежится на диване.
    Почему? Здесь может быть несколько соображений.
    Совершенно бесспорно: будь Фонвизин на месте своих положительных персонажей, он говорил и действовал бы именно так, как они. Если когда-то люди; настроенные более оптимистически, могли ждать и надеяться, что Скотинины, Простаковы и Митрофанушки будут посрамлены с такой же легкостью, с какою это удалось автору на бумаге (и на сцене), то мы не склонны безоговорочно принимать возможное за действительное. Признавая большое общественное значение "Недоросля", воздавая должное автору, как выдающемуся человеку своего времени, мы понимаем: дело не только в том, чтобы показать хороших людей, изобразить положительных персонажей, а в том, чтобы их действия (как и результат их действий) соответствовали внутренним закономерностям изменяющейся и развивающейся действительности.
    В своей комедии Фонвизин не только поставил вопросы, но и решил их. И решил так, что если бы неискушенный зритель теперь захотел иметь суждение о русской действительности второй половины XVIII в. только на основании этой комедии, то он мог бы прийти в умиление, увидя, с какою легкостью добро побеждает зло, порок наказан и добродетель торжествует. Стародумы и Правдины в ту эпоху являлись, лицами не столь "действительными", сколь "страдательными", и велик был простор для произвола Простаковых, Скотининых и им подобных.
    Достижения Костанжогло и Муразова абсолютно фантастичны. Первый из них получает двести тысяч с имения, которое раньше давало тридцать тысяч. Сама природа склоняется перед гением этого хозяина-волшебника: "Когда вокруг засуха, у него нет засухи; когда вокруг неурожай, у него нет неурожая". Все тут было богато: улицы, избы, телеги, кони, скот. "Даже крестьянская свинья глядела дворянином. Так и видно, что здесь именно живут те мужики, которые гребут, как поется в песне, серебро лопатой". Откупщик Муразов пошел еще дальше: состояние его "перевалило за сорок" миллионов, и все это приобретено "самым безукоризненным путем и самыми справедливыми средствами".
    Здесь нет ни малейшего соответствия действительности. Никто никогда не поверит в добродетельность откупщика, наживающего миллионы самым безгрешным образом, в процветающую деревню, деградировавшую в условиях разложения феодально-крепостнического уклада под напором развивающихся капиталистических отношений.
    В образах Костанжогло и Муразова мы видим автора. Пусть не подумает читатель, что мы готовы приписать Гоголю гениальные хозяйственные и финансовые дарования этих персонажей. Совсем нет. Автор не имел личного опыта в той сфере, в какой они столь блестяще прославились... на бумаге. Пустая абстракция имеет познавательное значение только в том смысле, что характеризует идеалы Гоголя. Действительность развивалась совсем в другом направлении, а в том мире, какой пытался нарисовать Гоголь, если и были люди, наживавшие миллионные капиталы и относительно благополучно преодолевавшие хозяйственные затруднения, то по сравнению с ними сам Чичиков показался бы мелок в своей нечистоплотной житейской практике.
    На примере Гоголя мы видим, что каждого писателя, как бы ни был он велик, постигнет судьба Антея, если он оторвется от действительности, желаемое примет за действительное, если в действительности он увидит то, чего в ней нет.
    Такая же судьба стала уделом Гончарова. Сам автор признает, что его Штольц, "слаб, бледен - из него слишком голо выглядывает идея". И здесь образ дан вне конкретной исторической действительности и, следовательно, представляет собою чистую абстракцию. За персонажами явственно проглядывает автор, т. е. его идеалы. Несмотря на кажущуюся их прогрессивность, они нам чужды помимо принципиальной стороны, чужды потому, что резко расходились с тенденцией исторического развития России. В самом деле, в мире Тарантьевых, Подхалюзиных и Чичиковых невозможно было преуспевать во всех своих финансовых делах и в то же время сохранять душевную чистоту. По мнению Добролюбова, вся деятельность Штольца есть не что иное, как "уменье обделывать кругленько свои делишки без подлостей".
    Если мы признаем; что нет человека вообще, а есть люди с психикой сложной и противоречивой, люди, живущие не в безвоздушном пространстве, а в определенной, конкретной исторической обстановке, также полной противоречий, то нас не может удовлетворить и Тушин, один из персонажей романа Гончарова "Обрыв". Его имение-какой-то счастливый оазис в мрачной пустыне российской действительности, "В деревне он (Райский.-А. Л.) не заметил пока обыкновенных и повсюдных явлений: беспорядка, следов бедного крестьянского хозяйства, изб на курьих ножках, куч навоза, грязных луж, сгнивших колодцев и мостиков, нищих, больных, пьяных, никакой распущенности". С удивлением Райский увидел, что "все строения глядят как новые, свежо, чисто, даже ни одной соломенной кровли нет"; пильный завод показался ему "чем-то небывалым по обширности, почти роскоши строений, где удобство и изящество делали его похожим на образцовое английское заведение". Процветает Тушин, его хозяйство, благоденствуют его крестьяне, рабочие. "Вид леса в самом деле поразил Райского. Он содержался как парк, где на каждом шагу видны следы движения, работ, ухода и науки. Артель смотрела какой-то дружиной. Мужики походили сами на хозяев, как будто занимались своим хозяйством". И все это достигалось, заметим, при "красоте души, ясной, великой". Такой уж это был человек: "Он как будто не знал, что делал, а выходило как следует, как сделали бы десятки приготовленных умов путем размышления науки, труда".
    В художественном произведении, как и в научном исследовании, автор обязан отразить действительность в реальных, а не в воображаемых связях. Гончаров, создавая Обломова, прав в своем отрицании, но не прав в утверждении, преподнося нам Штольца и Тушина.Обломов-порождение действительности, Штольц и Тушин - мечты автора.
    В статье "Лучше поздно, чем никогда" Гончаров пишет: "Нарисовав фигуру Тушина, насколько я мог наблюсти новых серьезных людей, я сознаюсь, что я не докончил как художник этот образ и остальное (именно в XVIII гл. 11т.) договорил о нем в намеках, как о представителе настоящей новой силы и нового дела - уже обновленной тогда (в 1867 и 1868 годах, когда дописывались последние главы) России".
    Художественное чутье не обмануло писателя-реалиста: образ бледен. Образ бледен не потому, что автор не имеет права мечтать, по первым намекам сегодняшнего дня рисовать историческое "завтра". Нет, это его право, право художника, мыслителя, гражданина. Но писатель обязан правильно определить тенденцию общественного развития и дать свое отражение в соответствии с этой тенденцией.
    Сюжет повести Гоголя "Нос", например, фантастичен, но за фантастикой скрыта внутренняя правда. Здесь же как будто ничего особенного: Штольц и Тушин, каждый в сфере своей деятельности, ни сказочных подвигов не совершают, ни героизма не проявляют. Но нет внутренней правды за этим показным благополучием. Положительные персонажи Гончарова неизбежно лишились бы своих идеальных черт, если бы автор, рисуя их деятельность, их успешное приобретательство, был ближе к действительности. Но он не мог этого сделать. Ломка феодального уклада и становление капитализма - процессы сложные, противоречивые, мучительные.
    Бледные (в художественном и познавательном отношении) положительные персонажи Гончарова тем не менее дают достаточно яркое представление о буржуазных идеалах автора. Добролюбов в статье "Что такое обломовщина?", говоря о Штольце, задал несколько недоуменных вопросов. Приведем самое существенное: "...Штольц-человек деятельный, все о чем-то хлопочет, бегает, приобретает, говорит, что жить - значит трудиться, и пр. Но что он делает и как он ухитряется делать что-нибудь порядочное там, где другие ничего не могут сделать,- это для нас остается тайной. Он мигом устроил Обломовку для Ильи Ильича;-как? этого мы не знаем. (...) Не надо забывать, что под ним болото, что вблизи находится старая Обломовка, что нужно еще расчищать лес, чтобы выйти на большую дорогу и убежать от обломдвщины. Делал ли что-нибудь для этого Штольц, что именно делал и как делал,-мы не знаем. А без этого мы не можем удовлетвориться его личностью..."
    Ответа на них в романе мы не найдем. Ни интеллект Штольца, ни его деятельность не могли удовлетворить Добролюбова - человека, который Авсей душой ждал того, кто умел бы сказать "всеморущее слово "вперед"". Этого слова не сказал ни Штольц, ни Тушин, ни скрытый за ними И. А. Гончаров
    Аналогичная история произошла с Тургеневым.
    Автор считает Соломина главным лицом своего романа "Новь". Посмотрим, кто он такой. Соломин "на отличную ногу поставил" бумагопрядильную фабрику купца Фалеева (гл. VIII). По словам Маркелова (гл. XVI), это - "миллионное дело", а сам хозяин - "первый по Москве алтынник. Буржуй - одно слово!" У владельца фабрики Соломин пользуется громадным авторитетом; он с Фалеевым "как с малым младенцем" обращается: "хозяин хотел какую-то противность учинить,- так его Василий Федотыч сейчас отчеканил: брошу, говорит сейчас все: тот сейчас хвост и поджал" (гл. XXVIII). Сипягин лебезит перед Соломиным и мечтает о том, чтобы сманить его к себе на фабрику (гл. XIII, XXIV). Казалось бы, человек, столь угодный "верхам", должен был бы вызвать естественную ненависть фабричных. Но нет: "Они уважали его как старшего-и обходились с ним как с ровным, как со своим...-"Что Василий Федотов сказал, - толковали они, - уж это свято! потому он всяку мудрость произошел..." (гл. XXIII). Как будто отношения между людьми на производстве определяются только знанием технической стороны дела, а классовые противоречия не существуют! Мы, например, знаем другого управляющего, немца Фогеля, который также "всяку мудрость произошел", "и был сначала тихонькой", "с ребятами, с девочками сдружился", словом, вел себя вполне прилично. Но ничто не помогло: конец его был страшен. Этим сравнением мы не хотим бросить тень на образ Соломина. Но если реально представить себе роль такого управляющего в обществе, раздираемом классовыми про-тиворечиями, то невольно возникает ассоциация по противоположности, куда более соответствующая русской действительности второй половины XIX в. Перед нами снова образ идеальный, статичный по своему характеру, своего рода Гарпагон или Тартюф, только с обратным знаком.
    Об идеалах Соломина достаточно ясно говорят его советы Марианне: "Как же вы себе это представляете: начать? - Не баррикады же строить со знаменем. наверху-да: ура! за республику! - Это же и не женское дело. - А вот, вы сегодня какую-нибудь Лукерью чему-нибудь доброму научите... недели через две или три вы с другой Лукерьей помучитесь; а пока - ребеночка вы помоете, или азбуку ему покажете, - или больному лекарство дадите.. вот вам и начало. (...) Вы извините неприличность выражения... но по-моему: шелудивому мальчику волосы расчесать - жертва, и большая жертва, на которую не многие способны" (гл. XXIX).
    Соломину - убежденному проповеднику "малых дел" - можно возразить многое. А кому не хватает аргументов, пусть их позаимствует у художника N, героя чеховского рассказа "Дом с мезонином". Лида Волчанинова делала как раз то, что советовал Соломин Марианне: лечила больных, учила грамоте "Лукерью".
    Чехов - тонкий мастер. Он, следя за аргументацией спорящих, не показывает себя, и мы не можем прямо сказать, за кого автор: за художника или за Лиду Волчанинову. Здесь сложный психологический рисунок, и, следовательно, шаг вперед (по сравнению с Тургеневым) в художественном отражении действительности. Внешность Лиды привлекательна: "очень красивая, с целой копной каштановых волос на голове", "с маленьким, изящно очерченным ртом". По словам художника N, "это была живая, искренняя, убежденная девушка". "...Лидия была учительницей в земской школе у себя в Шелковке и получала 25 рублей в месяц. Она тратила на себя только эти деньги и гордилась тем, что живет на собственный счет".
    Но жизнь человека не ограничивается одной производственной деятельностью. Показать персонажа только в этих пределах-дать нечто абстрактное, и если бы Чехов не развернул "спирали", выявляющей сложное многообразие человеческой психики, Лида Волчанинова была бы новым вариантом идеального образа.
    Оказывается, Лида деспотична, суха, черства, полна сознания своей непогрешимости; ее ограниченность, нетерпимость ко всем инакомыслящим убивает живое. Художник N далеко не марксист. В его аргументации много туманного, но есть и правда. Он говорит Лиде Волчаниновой: "По-моему, медицинские пункты, школы, библиотечки, аптечки, при существующих условиях, служат только порабощению. Народ опутан цепью великой, и вы не рубите этой цепи, а лишь прибавляете новые звенья... Не то важно, что Анна умерла от родов, а то, что все эти Анны, Мавры, Пелагеи с раннего утра до потемок гнут спины, болеют от непосильного труда, всю жизнь дрожат за голодных и больных детей, всю жизнь боятся смерти и болезней, всю жизнь лечатся, рано блекнут, рано старятся и умирают в грязи и в вони... Вы приходите к ним на помощь с больницами и школами, но этим не освобождаете их от пут, а, напротив, еще больше порабощаете, так как, внося в их жизнь новые предрассудки, вы увеличиваете число их потребностей, не говоря уже о том, что за мушки и за книжки они должны платить земству и, значит, сильнее гнуть спину. (...) Мужицкая грамотность, книжки с жалкими наставлениями и прибаутками и медицинские пункты не могут уменьшить ни невежества, ни смертности, так же, как свет из ваших окон не может осветить этого громадного сада (...)
    Если уж лечить, то не болезни, а причины их". И разве не оправдано его раздражение, когда он говорит, "что лечить мужиков, не будучи врачом, значит обманывать их и что легко быть благодетелем, когда имеешь две тысячи десятин"? Смешно было бы отрицать значение школ и больниц. Но сводить все к просвещению и грамотности, отрицать роль классовой борьбы в деле коренного переустройства общества - это закабалить народ в рамках существующих социальных условий. Лида Волчанинова не видит и не хочет видеть другого пути, чем тот, какой она избрала.
    Напомним, что Соломин с его проповедью "малых дел", по словам Тургенева, главный герой его романа. Устами Соломина говорит сам Тургенев, типичный либерал-постепеновец. В этом смысле весьма показательны письма писателя к А. П. Философовой. 11 сентября 1874 г. он пишет: "Для предстоящей общественной деятельности не нужно ни особенных талантов, ни даже особенного ума - ничего крупного, выдающегося, слишком индивидуального; нужно трудолюбие, терпение; нужно уметь жертвовать собою без всякого блеску и треску - нужно уметь смириться и не гнушаться мелкой и темной и даже низменной работы. Я беру слово: "низменной" - в смысле простоты, бесхитростности, "terre a terrea". Что может быть, например, низменнее - учить мужика грамоте, помогать ему, заводить больницы и т. д. ...А пока будем сами учиться азбуке и учить других - и добро делать помаленьку..." Из письма от 22 февраля 1875 г.: "Пора у нас в России бросить мысль о „сдвигании гор с места" - о крупных, громких и красивых результатах; более, чем когда-либо и где-либо, следует у нас удовлетворяться малым, назначать себе тесный круг действия..." Между Соломиным и Тургеневы не только идейная близость ("прямая" - "цуповина"), но и хронологическая: письма написаны в период работы автора над романом "Новь".
    Тургенев выдал свои идеалы за реально существующую действительность, и фальшь дает себя знать. Всем этим "хорошим людям" (Костанжогло, Муразову, Штольцу, Тушину, Соломину) удивительно легко удается проводить в жизнь свои идеи, и они встречают уважение, любодь и понимание не только со стороны "верхов", но и "низов", и это в обществе, где социальное неравенство и классовая борьба являлись объективной закономерностью современной им действительности.
    Толстой нам показал, что получается, когда "хорошие люди", движимые самыми лучшими побуждениями, пытаются свои проекты осуществить на деле.
    После смерти отца, предоставленная самой себе и с ужасом думая о приближении неприятеля, княжна Марья узнает о бедственном положении подвластных ей мужиков. Обращаясь к ним, она говорит: "Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что опасно здесь... и неприятель близко. (...) Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтоб вы остались здесь, то это неправда. Я, напро-тив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба... Горе наше общее и будем делить все пополам. Все что мое, то ваше,-сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
    Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значение которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
    - Много довольны вашими милостями, только нам брать господский хлеб не приходится, - сказал голос сзади.
    - Да отчего же? - сказала княжна. - Никто не ответил...
    - Да отчего же вы не хотите? - спросила она опять. Никто не отвечал...
    - Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас...
    Но голос ее заглушили голоса толпы.
    - Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
    Княжна Марья старалась уловить опять чей-нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза очевидно избегали ее. Ей стало странно и неловко.
    - Вишь, научила ловко, за ней в крепость поди! Дома разори, да в кабалу и ступай. Как же? Я хлеб, мол, отдам! - слышались голоса в толпе".
    После некоторой внутренней борьбы Нехлюдов решил отдать свою землю крестьянам в Кузьминском.
    "Как всегда, несмотря на то, что цена, назначенная Нехлюдовым, была много ниже той, которую платили кругом, мужики начали торговаться и находили цену высокой. Нехлюдов ожидал, что его предложение будет принято с радостью, но проявления удовольствия совсем не было заметно <...> Он видел, что крестьяне, несмотря на то, что некоторые из них говорили ему благодарственные слова, были недовольны и ожидали чего-то большего".
    То же повторилось в Панове, другом имении Нехлюдова. "Нехлюдов сделал усилие над собой и начал свою речь тем, что объявил мужикам о своем намерении отдать им землю совсем. Мужики молчали, и в выражении их лиц не произошло никакого изменения". Затем "серьезные лица крестьян становились все серьезнее и серьезнее, и глаза, смотревшие прежде на барина, опустились вниз, как бы не желая стыдить его в том, что хитрость его понята всеми, и он никого не обманет... Они были несомненно убеждены в том, что всякому человеку свойственно соблюдать свою выгоду. Про помещиков же они давно уже по опыту нескольких поколений знали, что помещик всегда соблюдает свою выгоду в ущерб крестьянам. И потому, если помещик призывает их и предлагает что-то новое, то, очевидно, для того, чтобы как-нибудь еще хитрее обмануть их <...>
    - Мы этого не желаем, потому и так нам тяжело, а то, значит, вовсе разориться.
    - Ни к чему это. Мы лучше по-прежнему, - заговорили недовольные и даже грубые голоса <…>
    - Не согласны, потому дело непривычное. Как было, так пускай и будет <...> Так ничего и не мог добиться Нехлюдов и пошел назад в контору <...>
    - Ишь, ловкий какой! <...> Даром землю отдам - только подпишись, мало они нашего брата околпачивали. Нет, брат, шалишь! Нынче мы и сами понимать стали..."
    Что может быть красноречивее приведенных отрывков? Совсем иная картина получается, если жизнь показать в реальных, а не в воображаемых связях. А ведь, казалось, так легко было нарисовать идиллию. Добрый барин (или барыня), исходя из благороднейших побуждений, совершает великодушный поступок. Благодарные крестьяне...
    Но не будем продолжать: "Timeo danaos et dona ferentes" "Боюсь данайцев, даже дары приносящих" (лат.). Кроме положительных персонажей есть еще среда, в которой они живут и действуют. Века угнетения и бесправия породили недоверие, подозрительность, ненависть к барам. Поведение крестьян вполне понятно, оно полностью отвечает закономерностям социальной действительности. Полумеры, реформы сверху никогда не сглаживали остроты классовых противоречий.
    Трудно поверить в гармоничные взаимоотношения труда и капитала; они нереальны в представлении читателя, даже если исходят из самых добродетельных побуждений барина. Они могут иметь право на существование, если внутренне оправданы спецификой определенного исторического момента.
    Илья Артамонов покрикивал: "-Эх, ребята! Али не живем?"
    Древний ткач Борис Морозов в ответ: "-Ты, Илья Васильев, настоящий, тебе долго жить. Ты - хозяин, ты дело любишь, и оно тебя. Людей не обижаешь. Ты - нашего дерева сук, - катай! Тебе удача-законная жена, а не любовница: побаловала да и нет ее! Катай во всю силу. Будь здоров, брат, вот что! Будь здоров, говорю..." Артамонов и рабочие вместе пировали до рассвета.
    Горький, великий реалист, остался верен себе. Так могло быть, но не потому, что Илья Артамонов "хорош" и преисполнен "добрых намерений" (такая характеристика ему совсем не соответствует), а потому, что на сравнительно раннем этапе капиталистического развития России у части рабочих, патриархально настроенных, еще не оформилась классовая солидарность перед лицом эксплуататора. Так было, прошло и не повторилось больше. Чем кончилось дело Артамоновых (как и остальных капиталистов), мы знаем очень хорошо.
    Всем любителям идеальных образов, не желающим или не умеющим критически относиться ни к литературному произведению, ни к действительности, готовым принимать на веру все, что ни приподнесет автор, мы рекомендуем художественное творчество madame Туркиной: "Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, - читала о том, чего никогда не бывает в жизни..."
    Нас такая литературная продукция не может удовлетворить. И есть идейно-художественный смысл в том, что Чехов роману Туркиной противопоставил "Лучинушку", которая "передавала то, чего не было в романе и что бывает в жизни". Приятной, выдуманной, убаюкивающей лжи (тонко, как всегда у Чехова!) противопоставлена правда жизни.
   
    Структура образа
   
    Остановимся несколько подробнее на анализе структуры образа и выясним, какие элементы придают ему художественную полноценность.
    Для того, чтобы образ в нашем представлении стал "инобытием" действительности, он должен удовлетворять определенным требованиям.
   
    1. Критерий единичного позволяет читателю воспринимать данный образ (персонаж) как определенное живое лицо со всеми его индивидуальными отличиями, признаками, приметами (вплоть до интонаций голоса, своеобразия черт лица, деталей туалета и т. д.). В статье "Горе от ума" Белинский с высокой похвалой отзывается о такой индивидуализации персонажей, когда они "изобразились во всей полноте своей и целости, со всеми родовыми приметами, от цвета волос до родимого пятнышка на лице, от звука голоса до покроя платья".Четкость индивидуализации оценил Белинский в персонажах Гоголя:
    "Не удивляетесь ли вы и тому... почему вы сами не могли выдумать этих же самых лиц, так обыкновенных, так знакомых вам, так часто виденных вами... Потом не знакомитесь ли вы с каждым персонажем его повести так коротко, как будто вы его давно знали, долго жили с ними вместе?"
   
    2. Критерий особенного помогает воспринимать данный исторический момент во всей его специфичности, проследить его влияние на личную, семейную и общественную жизнь человека, в персонаже видеть представителя определенного класса, органически связанного со своей социальной средой, ее бытом, запросами, интересами, устремлениями и т. д. "В Вашем "Зиккингене", - пишет Энгельс Лассалю, - взята совершенно правильная установка: главные действующие лица являются действительно представителями определенных классов и направле-ний, а стало быть и определенных идей своего времени..."
    Белинский говорит не только о том, что Гоголь сумел изобразить людей "так обыкновенных, так знакомых вам, так часто виденных вами", но ему удалось, - и это составляет уже осуществление критерия особенного, - "окружить их этими самыми обстоятельствами, так повседневными, так общими, так наскучившими вам в жизни действительной..."
    Хотя каждый человек представляет собою "особый, замкнутый в самом себе мир", "жить в обществе и быть свободным от общества нельзя".Обстоятельства так или иначе на него всегда воздействуют (и он, разумеется, являясь участником тех или иных событий, в свою очередь воздействует на обстоятельства).
   
    3. Критерий всеобщего. Под "всеобщим" мы понимаем такие черты характера человека, его интеллекта, которые встречаются вообще у людей, т. е. вне зависимости - в известном смысле - от пола, возраста, социального положения, эпохи.
    В письме к Минне Каутской Энгельс, отмечая четкость индивидуализации персонажей, пишет, что в ее романе "каждое лицо-тип"; в письме к Маргарет Гаркнесс он говорит о реализме, который "предполагает, помимо правдивости деталей, правдивое воспроизведение типичных характеров в типичных обстоятельствах".
    Наличие "типичного характера" (или типичных черт характера) отвечает критерию всеобщего.
    Все изложенное выше является применением к художественному образу формулы Энгельса: "Единичность, особенность, всеобщность - вот те три определения, в которых движется все "Учение о понятии"".
   
    "Единичное"
    Флобер говорил Мопассану: "Когда вы проходите мимо бакалейщика, сидящего у своей двери, мимо консьержа, который курит трубку, или мимо стоянки фиакров, обрисуйте мне этого бакалейщика и этого консьержа, их позу, весь их физический облик, а в нем передайте всю их духовную природу, чтобы я не смешал их ни с катким другим бакалейщиком, ни с каким другим консьержем, и покажите мне, одним-единственным словом, чем эта извозчичья лошадь отличается от пятидесяти других, которые бегут за ней или впереди нее".
    То же И. Бунин - В. Катаеву: "Если у вас в данное время нет никакой темы, идеи, то пишите просто обо всем, что увидите. Бежит собака с высунутым языком, - сказал он, посмотрев в окно, - опишите собаку. Одно, два четырехстишия. Но точно, достоверно, чтобы собака была именно эта, а не какая-нибудь другая". "- Перед нами ночь. Как вы опишете ее в нескольких словах, но так, чтобы она была именно эта, не какая-нибудь другая ночь?"
    Горький: "Писатель должен смотреть на своих геров именно как на живых людей, а живыми они у него окажутся, когда он в любом из них найдет, отметит и подчеркнет характерную оригинальную особенность речи, жеста, фигуры, лица, улыбки, игры глаз и т. д... Людей совершенно одинаковых - нет, в каждом имеется нечто свое - и внешнее и внутреннее".
    "Иногда одна яркая деталь, - пишет Шаляпин, - рисует целую фигуру. В тысячной толпе можно иногда узнать человека только по одному тому, как у него сидит на затылке шляпа и как он стоит. Это - Иван Григорьевич! У вас нет никаких в этом сомнений. Одна деталь выделила его из тысячи людей. Я убежден, что если бы сто человек для опыта просовывали в дверь руку, то одна какая-нибудь рука была бы сразу узнана всеми, и наблюдатели воскликнули бы хором: - Николай Петрович, Николай Петрович! Его рука".
    По одному только рукопожатию можно было сразу и безошибочно узнать Рассудину: она пожимала руки "крепко и порывисто, будто дергала". Сюда мы относим то, что называют характерностью: "Характерность - ряд привычек, пожалуй, чисто внешних, присущих только данному лицу, - пишет Е. Д. Турчанинова. - Например, у одного скверная привычка в задумчивости почесывать затылок, у другого - тереть нос, у третьего-кривить губы или по-особому прищурить глаз, или манера размахивать руками, как-то особенно ставить ноги и т. д., но несомненно, что характерность лежит все-таки в характере и идет от него".
    По характерному признаку, по одному из элементов "единичного" Аксинья могла узнать любимого: "Она жадно вдыхала исходящий от него смешанный запах терпкого мужского пота и табака, такой знакомый и родной запах, свойственный лишь одному ему. Только по запаху она с завязанными глазами могла бы отличить своего Григория от тысячи мужчин..."
    Каким путем автор создает "единичное"?
    Начнем с характеристики внешней, которая в какой-то степени связана с характерностью внутренней.
    Вспоминаются:
    Вот мой Онегин на свободе;
    Острижен по последней моде;
    Как dandy лондонский одет;
    И наконец увидел свет.
    Он по-французски совершенно
    Мог изъясняться и писал;
    Легко мазурку танцовал,
    И кланялся непринужденно...;
     ...
    Всегда восторженная речь
    И кудри черные до плеч {Ленского};
     ...
    Глаза как небо голубые,
    Улыбка, локоны льняные (Ольги);
    Манилов, черты лица которого "были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару";
    Собакевич, его ступни, которыми "ступал он и вкривь, и вкось и наступал беспрестанно на чужие ноги", его неповоротливая шея, "и, в силу такого неповорота, редко глядел [он] на того, с кем говорил, но всегда или на угол печки, или на дверь";
    Ноздрев, его бакенбарды, иногда после какой-нибудь истории довольно жидкие, но вскоре великолепно отраставшие вновь;
    Князь Утятин - "Последыш":
    Нос клювом, как у ястреба,
    Усы седые, длинные
    И - разные глада: -
    Один здоровый - светился,
    А левый - мутный, пасмурный,
    Как оловянный грош!
    Обломов, во всем лице которого "теплился ровный свет беспечности", его "матовый, чересчур белый цвет шеи, маленькие пухлые руки, мягкие плечи", грациозная лень его движений, его халат, правда, утративший свою первоначальную свежесть и местами заменивший свой первобытный, естественный лоск другим благоприобретенным, но все еще сохранивший яркость восточной краски и прочность ткани, туфли "длинные, мягкие и широкие";
    полное, выхоленное тело Стивы Облонского, его длинные кудрявые бакенбарды; "в его красивой, светлой наружности, блестящих глазах, черных бровях, волосах, белизне и румянце лица было что-то физически действовавшее дружелюбно и весело на людей, встречавшихся с ним"; его радостная улыбка вызванная "хорошим пищеварением";
    густые ресницы Анны Карениной, ее привычка чрезвычайно прямо держаться, решительный легкий шаг, энергическое пожатие, вьющиеся волосы;
    хрящи ушей Каренина, подпиравшие поля круглой шляпы, его тонкий голос, манера соединять руки и трещать пальцами, когда ему нужно было успокоить себя;
    "немного косящие черные глаза"- Катюши Масловой, "черные, как мокрая смородина";
    Федор Павлович Карамазов, его "физиономия древнего римского патриция времен упадка", "длинные и мясистые мешочки под маленькими его глазами, вечно наглыми, подозрительными и насмешливыми", "множество глубоких морщинок на его маленьком, но жирненьком личике", к острому подбородку которого подвешивался "большой кадык, мясистый и продолговатый, как кошелек", его "плотоядный, длинный рот, с пухлыми губами, из-под которых виднелись маленькие обломки черных, почти истлевших зубов";
    "скопческое, сухое лицо" Смердякова, "что-то высокомерное" в его взгляде, "ужасная какая-то брезгливость" во время еды, падучая болезнь, "лакейский тенор", его "зачесанные гребешком височки со взбитым маленьким хохолком", его "засморканный платок";
    Илья Артамонов, "мужчина могучий, с большою, колечками, бородой, сильно тронутой проседью, в плотной шапке черноватых, по-цыгански курчавых волос, носище крупный, из-под бугристых, густых бровей дерзко смотрят серые, с голубинкой, глаза", "голос Артамонова был густ и груб, говорил он, точно в большой барабан бил; шагал вдоль улицы твердо, как по своей земле".
    Свод данных о "единичном" персонажей Шекспира читатель найдет в статье Ю. Семенова "Внешний облик героев Шекспира". (Шекспировский сборник М., 1947, с. 243-260).
   
    "Особенное"
    На основании критерия "особенного" А. В. Сухове-Кобылин классифицировал персонажей "Дела".
    I. "Начальства" (Весьма важное лицо. Важное лицо).
    II. "Силы" (Варравин, Тарелкин, Живец).
    III. "Подчиненности" (Чибисов, Ибисов, Шило, Герц, Шерц, Шмерц, Омега).
    IV. "Ничтожества, или частные лица" (Муромский, Атуева, Лидочка, Нелькин, Разуваев).
    V. "Не лицо" (Тишка).
    Классификацию на той же основе, но несколько иначе, дал А. Цейтлин по отношению к системе образов "Горя от ума".
    Грибоедов "выделяет в ней представителей старой придворной знати (Хлёстова), бюрократизирующего дворянства (Фамусов), военной касты (Скалозуб), поместного дворянства (Горичи и др.), мелкого "безродного" дворянства (Молчалин), барской дворни и т. д.".
    "Особенное" в прошлом, в настоящем и в перспективе.
    Фурначев. ...Господи! давно ли, кажется, давно ли! давно ли я босиком, в одной рубашонке, к отческому дому гусей загонял! давно ли в земском суде, в качестве писца, для старших в кабак за водкой бегал, и за все сии труды не благодарность, а единственно колотушки в награду получал! И как еще колотили-то! Еще хоть бы с рассуждением, туда, где помягче, а то просто куда рука упадет - как еще жив остался! И вот теперь даже подумать об этом как-то странно! Кожа на ногах сделалась тонкая, тело белое, мягкое, неженное.. и говорят еще, зачем тебе деньги? Как зачем? Вот я еще немножко здесь позаимствуюсь, потом перееду в Петербург, пущусь в откупа, а там кто знает, какую ролю провиденье назначило мне играть? Вот намеднись Василий Иваныч из Петербурга пишет, что у них на днях чуть-чуть откупщика министром не сделали... (...) Ну а что, если и я?.. (...) Ведь достиг же я статского советника, происходя черт знает из какого звания... даже сказать постыдно! А все деньги! (…)
   
    "Всеобщее"
    По Данте, например, три зверя - рысь (пантера), лев и волчица - олицетворяют три самые сильные страсти человека: чувственность, властолюбие и жадность.
    В сказке Салтыкова-Щедрина "Добродетели и Пороки" различное "всеобщее" превратилось в персонажей. Они живут, действуют, отстаивают свои интересы, стремятся выполнить свое назначение. "Добродетели с Пороками исстари во вражде были".
    Но в конце концов прекратилась вражда: Добродетели и Пороки "охотно помирились на Лицемерии..."
    "Всеобщее", абстрактное персонифицировано в сказке "Го-ре", в народных песнях о горе и в "Повести о Горе-Злочастии" (вторая половина XVII в.). "Горе" - это те соблазны, которые гнездятся в сознании человека и толкают его на пьянство, разгул, разорение.
    Горький, глубокий знаток людей, считает: "Всего более и всего чаще в человеке борются два взаимно друг друга отрицающие стремления: стремление быть лучше и стремление лучше жить".
    "Всеобщее" обличает в своих баснях Крылов: лесть ("Ворона и Лисица"), невежество ("Мартышка и Очки", "Петух и Жемчужное зерно", "Свинья под Дубом"), своекорыстие ("Раздел"), бахвальство ("Две Бочки", "Синица"), беспечность, тунеядство ("Стрекоза и Муравей), лживость ("Лжец"), неблагодарность ("Волк и Журавль"), жадность ("Скупой и Курица"), скупость ("Скупой"), подхалимство ("Две Собаки"), плутовство ("Купец"), трусосгь ("Мышь и Крыса"), лень ("Пруд и Ре-ка"), эгоизм ("Собачья дружба"), зависть ("Лягушка и Вол"), бездушие ("Крестьянин в беде"), глупость ("Пустынник и Медведь") и т. д. и т. п. Все эти отрицательные черты характера человека (конечно, как и полярные им, положительные - мужество, преданность долгу, патриотизм, доброта, сердечность, вдумчивость, ум, честность, искренность, прямота, 'скромность, трудолюбие и т. д. и т. п.), взятые отвлеченно, вне человека, вне определенных обстоятельств, представляют собою чистую абстракцию.
    "Всеобщее" абстрактно, но оно находится в единстве с конкретным ("единичным" и "особенным").
   
    "Всеобщее" и "единичное"
    В "Философских тетрадях" Ленин приводит фразу "Иван есть человек" как доказательство того, что "общее существует лишь в отдельном, через отдельное".Это ясно видно, если взять образы, которые наряду с именами собственными ("единичное") приобрели значение имен нарицательных ("всеобщее").
    Когда "всеобщее" рельефно выступает в "единичном", мы говорим, что образ типичен. По мнению Белинского, типичные образы "относятся к явлениям действительности, как роды к видам". Они, "при всей своей индивидуальности и особности, заключают в себе все общие, родовые приметы целого рода явлений... И потому каждое лицо в художественном произведении есть представитель бесчисленного множества лиц одного рода, и потому-то мы говорим: этот человек настоящий Отелло, эта девушка совершенная Офелия. Такие имена, как Онегин, Ленский. Татьяна, Ольга, Зарецкий, Фамусов, Скалозуб, Молчалин, Репетилов, Хлестова, Сквозник-Дмухановский, Бобчинский, Добчинский, Держиморда и прочие - суть как бы не собственные, а нарицательные имена, общие характеристические названия известных явлений действительности". Таков Максим Максимыч Лермонтова: "Его Максим Максимыч может употребляться не как собственное, но как нарицательное имя, наравне с Онегиными, Ленскими, Зарецкими, Иванами Ивановичами, Иванами Никифаровичами, Афанасиями Ивановичами, Чацкими, Фамусовыми и пр.".
    "Создать художественный тип, - пишет Луначарский, - значит подметить в обществе какие-либо широко распространенные положительные или отрицательные черты или их комбинации и сплести их в одну личность, которая была бы возможно более тонко и глубоко похожа на себе подобных живых людей, но ярче выявляла бы ту характерную комбинацию, которую хотел осветить автор".
    Прекрасно видел "всеобщее" в своих персонажах (в "единичном") Грибоедов: "„Характеры портретны". Да! и я, коли не имею таланта Мольера, то, по крайней мере чистосердечнее его; портреты и только портреты входят в состав комедии и трагедии, в них однако есть черты, свойственные многим Другим лицам, а иные всему роду человеческому настолько, насколько каждый человек похож на всех своих двуногих собратий". Мы думаем, что мерой таланта писателя является мастерство, с каким автор придает силу "всеобщему" при воплощении "единичного".
    Умение видеть "всеобщее" в "единичном" - одна из характерных черт творческой концепции Гоголя. "Дубинноголовость" Коробочки - явление не только индивидуальное: "...иной и почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит совершенная Коробочка. Как зарубил что себе в голову, то уж ничем его не пересилишь; сколько ни представляй ему доводов, ясных как день, все отскакивает от него, как резиновый мяч отскакивает от стены".
    И дальше: "...да полно, точно ли Коробочка стоит так низко на бесконечной лестнице человеческого совершенствования? Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома...".. Не согласен Гоголь с теми, кто станет говорить, что "теперь нет уже Ноздрева": "Ноздрев долго еще не выведется из мира. Он везде между нами и, может быть, только ходит в другом кафтане; но легкомысленно-непроницательны люди, и человек в другом кафтане кажется им другим человеком".
    Гоголь спрашивает читателя: "А кто из вас, полный христианского смиренья, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединенных бесед с самим собой, углубит во внутрь собственной души сей тяжелый запрос: "А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?"".
    Никто не откажет в проницательности Гоголю, когда он, рисуя образ Тентетникова, высказывает соображение: "Из этого может читатель видеть, что Андрей Иванович Тентетников принадлежал к семейству тех людей, которые на Руси не переводятся, которым прежде имена были: увальни, лежебоки, байбаки и которых теперь, право, не знаю, как назвать". Их теперь мы называем Обломовыми.
    Видеть "всеобщее" в "единичном" Гоголь призывает актеров в своем "Предуведомлении для тех, которые пожелали бы сыграть как следует "Ревизора"": "Умный актер, прежде чем схватить мелкие причуды и мелкие особенности внешние доставшегося ему лица, должен стараться поймать общечеловеческое выражение роли". Дальше автор разъясняет, как он понимает "общечеловеческое" персонажей "Ревизора". "Что такое, если разобрать в самом деле, Хлестаков? Молодой человек, чиновник, и пустой, как называют, но заключающий в себе много качеств, принадлежащих людям, которых свет не называет пустыми",-пишет Гоголь в другом месте. "Хлестаков чрезвычайно оригинален; но как мало людей, в которых нет хлестаковщины!" - восклицает Чернышевский.
    Н. Гусев как-то сказал Л. Толстому: "- Интересная женщина эта NN. - Она типично глупа, - неожиданно для меня ответил Лев Николаевич. Он сказал это без всякого недоброго или насмешливого чувства, с улыбкой, которая выражала особое, свойственное только художнику, чувство удовлетворения тем, что он поймал характерную особенность одного из тех типов, какой повстречался ему на его жизненном пути".
    Особо следует отметить стремление некоторых авторов созданному "единичному" придать значение "всеобщего". Посмотрите, как начинает Гоголь свои "Мертвые души": "В ворота гостиницы губернского города NN..." Зачем ему давать название? Много таких. Рессорная бричка тоже "всеобща", - она такая, "в какой ездят холостяки". Дальше, по ходу рассказа, новое обобщение: "Покой был известного рода, ибо гостиница была тоже известного рода..." Придание "единичному" характера "всеобщего" продолжается. "Какие бывают эти общие залы - всякий проезжающий знает очень хорошо..." И после рассказ Гоголя идет в том же духе, всегда видно желание автора "единичному" придать обобщающее значение. Сравните начало "Шинели": "В департаменте ... но лучше не называть, в каком департаменте... Итак, в одном департаменте служил один чиновник..."
    Также поступает и Герцен. Крупов - Круциферскому: "Дом Негрова, поверьте мне, не хуже ... признаться, и не лучше всех помещичьих домов". "Изредка наезжал какой-нибудь сосед - Негров под другой фамилией..."
    Из тех же соображений А. Н. Островский указал, что действие "Грозы" происходит в городе Калинове. Города с таким названием на Волге нет, - следовательно, трагедия Катерины могла бы произойти в любом из русских городов.
    Флобер в письме к Кайето от 4 июня 1857 г., говоря о своем стремлении "воспроизвести типы", пишет: "Ионвиль л'Аббэи (место действия романа "Госпожа Вовари".-А. Л.) не существует в действительности..."
    Ясно, что стремление автора к типизации своих персонажей и выбор названия места действия романа, какого не существует в действительности, имеет одну и ту же основу - придать "единичному" характер "всеобщего". В каждом человеке есть что-нибудь типичное. Надо только это типичное увидеть, "поймать"...
   
    "Всеобщее" и "особенное"
    В чем здесь единство абстрактного и конкретного? Сознание человека имеет вполне реальное содержание. Содержательность психики человека заключается в том, что внешний мир становится объектом сознания и тем самым определяет "особенное" образа (персонажа).
    В качестве примера "всеобщего", абстрактного возьмем скупость и посмотрим, как она проявляется в "особенном", конкретном. Скупой в одноименной басне Крылова, издыхающий от голода на сундуке с червонцами, в значительной степени абстрактен. Но скупость, показанная в "Скупом рыцаре" Пушкина, конкретна. Ее конкретность в "особенном"-в истории, с которой связана каждая монета, в частности "дублон старинный", в возможностях, какие раскрываются при мысли об ис-пользовании золота, в борьбе, которую ведет Барон за накопление и сохранение своих сокровищ. Все эти обстоятельства связаны с определенной страной, определенной эпохой (судя по именам и по упоминанию фламандских богачей, дело, по-видимому, происходит где-то на севере Франции; по времени действие можно отнести к концу XV или XVI в., к эпохе разложения феодального строя), и в них-то как раз раскрывается характер человека.
    Скупость Плюшкина проявляется в иной среде, в другой стране, в другую эпоху, в новых обстоятельствах. Русский помещик, имевший свыше тысячи душ, в силу развившейся страсти привел свое хозяйство в совершеннейший упадок: "...сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, к холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль". Всеми правдами и неправдами отставной чиновник Крутицкий наживал деньги. Скупостью он превратил себя в нищего. Но у этого "нищего", по словам жены, за подкладкой шинели нашли больше ста тысяч, а "в его комнате под полом вещей и брильянтов и числа нет".
    Форма проявления скупости Иудушки была столь необыкновенна, что Арина Петровна поразилась: "...она никогда и не слыхивала, чтоб крыжовник мог составлять в Головлеве предмет отчетности..." Формы счетоводства, составлявшие целый тюк, предусматривали учет ягод, израсходованных на варенье, данных "мальчику N в награду за добронравие", проданных "простому народу на лакомство", сгнивших "по неимению в виду покупщиков, а равно и от других причин. И т. д. И т. д.".
    Скупость коллежского асессора Кирьякова прикрыта флагом высокой принципиальности: труд акушерки оценивает в два рубля, дать три он решается только под давлением крайней необходимости; своего сына поедом ест: "Ты вот сейчас глотнул, но не подумал, вероятно, что этот глоток стоит денег..."
    Скупость ханжи Костылева, содержателя ночлежки, пpиправлена лицемерием.
    Костылев. Сколько ты у меня за два-то рубля в месяц места занимаешь! Кровать... сам сидишь...
    н-да? На пять цепковых места, ей-богу? Надо будет накинуть на тебя полтинничек.
    Клещ. Ты петлю на меня накинь, да задави... Издохнешь скоро, а все о полтинниках думаешь...
    Костылев. Зачем тебя давить? Кому от этого польза? Господь с тобой, живи, знай, в свое удовольствие... А я на тебя полтинку накину,-маслица в лампаду куплю... и будет перед святой иконой жертва моя гореть...
    Так абстрактное, "всеобщее" (скупость) проявляется в конкретном, "особенном".
    "Особенное" каждой ситуации, "особенное" образа - порождение определенной эпохи, среды, обстоятельств, момента.
    Различно "особенное", но различны и оттенки "всеобщего". Одно и то же слово "скупость" определяет совершенно различные виды скупости, и в этом смысле И. Ильинский прав, когда пишет: "Ведь "Скупой рыцарь" Пушкина не похож на "Скупого" Мольера, а того в свою очередь мы не спутаем с Шейлоком Шекспира. Тартюф не похож на Фому Опискина, хотя и тот и другой - квинтэссенция ханжества, лицемерия, подлости".
    И какое широкое поле для работы мысли читателя: учитывая различие "особенного", разобраться в каждом виде "всеобщего", точно определить, что оно собою представляет!
    Впрочем, различные оттенки "всеобщего" могут быть и при одном "особенном". Приведем пример, когда слово "плут" определяет далеко не сходные виды плутовства. Попечитель богоугодных заведений Земляника - плут, и городничий Сквозник-Дмухановский - плут (Н. В. Гоголь. "Ревизор"). Оба - чиновники, но плуты - разные. Плутовство городничего откровенно и примитивно, оно в основном ограничено устремлениями его грубой, животной натуры, он не станет наушничать, интриговать, мелко пакостить, чтобы набить себе цену и в чем-нибудь преуспеть. Хитрый, коварный, двуличный Земляника - плут куда более опасный, потому что его гораздо труднее распознать.
    Вред, причиняемый плутом, зависит не только от характера плутовства, но и от социального положения человека. Сквозник-Дмухановский и Земляника - чиновники, и в этом смысле у них одно и то же "особенное". Но они стоят на различных ступенях иерархической лестницы; значит, и здесь есть свои оттенки. Опасность Земляники в том, что он под видом друга, друга закадычного, может "подложить тебе свинью", донести и вовсе погубить. Но возможности его ограничены. Другое дело - городничий. Хотя его плутовство, заметное даже на далеком расстоянии, позволяет людям заблаговременно уберечься, оно опасно в другом отношении. Положение городничего более высокое, у него больше власти, сфера его деятельности более широкая, а, следовательно, шире возможности "прижать" зависимого от него человека. Таким образом, от соотношения "всеобщего" и "особенного" будет зависеть вредоносность плутовства.
    "Истина страстей, правдоподобие чувствований в предполагаемых обстоятельствах, - пишет Пушкин, - вот чего требует наш ум от драматического писателя". "Обстоятельства развивают перед зрителем их ("лиц, созданных Шекспиром") разнообразные и многосторонние характеры".
    В органической связи "всеобщего" (черты характера, страсти, чувства) и "особенного" (предполагаемые обстоятельства)-оправданность персонажа ("единичное"), его внутренней жизни, его поведения. В этом - истина для Пушкина; в этом - истина и для нас.
    Проницательно наблюдение С. Лемешева о связи "особенного" и "всеобщего" кузнеца Архипа, героя расправы с Шабашкиным и приказными (А. С. Пушкин. "Дубровский", гл. VI): "Эта очень верная деталь показывает, как хорошо Пушкин знал народ. Я всегда замечал, что деревенские кузнецы чем-то отличаются от крестьянина-хлебороба. В них меньше чувства собственности и больше от психологии рабочего. Это, вероятно, связано с самим характером их труда. Важную роль в выработке более прогрессивного сознания кузнецов, этих сельскохозяйственных пролетариев, играло и то обстоятельство, что они по своей профессии общались с более широким кругом людей - часто не местных, а проезжих - и поэтому больше знали, больше наблюдали жизнь, чем простой пахарь. Почти все кузнецы, с которыми мне доводилось встречаться в детстве и в юности, отличались каким-то своеобразным философским умонастроением, любили рассуждать на важные общественные или моральные темы, да и самый их язык был особенно красочен и богат, насыщен народными афоризмами, пословицами и прибаутками".
    "Особенное" (социальное положение персонажа) и его "всеобщее" (типичность) обыгрывает Маршак в эпиграмме:
    Прославленный Василий Теркин твой
    Не может быть никем повышен в чине.
    А почему? По той простой причине,
    Что он по самой сути рядовой.
    Связью "всеобщего" и "особенного" объясняется появление в России "лишних людей" - Онегина, Печорина, Бельтова, Рудина и других. Их "особенное"-XIX век, эпоха, которая по целому ряду причин объективного (государственный аппарат с его беззаконием, произволом, бюрократизмом, казенщиной) и субъективного порядка препятствовала приложению способностей этих людей к плодотворной общественной деятельности, мешала им на общественном поприще стать деятелями; в то же время все они - дворяне и, казалось, могли бы найти выход для проявления своей энергии, если бы... она у них была. Привилегированное положение и относительная материальная обеспеченность привели к отсутствию воли, направленной на разрешение социальных проблем, и богатые интеллектуальные данные остались без применения. Вот это-то "всеобщее", точнее противоречие, составляющее данное "всеобщее", и породило "лишних людей".
   
    Синтез "единичного", "особенного" и "всеобщего"
    В узком смысле слова "единичное" составляет все то, что доступно непосредственно "живому созерцанию", нашим органам чувств.
    Здесь то пышные, то поредевшие после какого-нибудь неприятного казуса бакенбарды Ноздрева, "разодранный локоть" Петрушки, хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка Волконской, большой кадык, мясистый и продолговатый, как кошелек, Ф. П. Карамазова (зрение); острая боль, которую неожиданно ощущал неосмотрительный собеседник Собакевича при неосторожном движении последнего, весьма неприятные кожные ощущения у того, кто находился в непосредственной близости к Ф. П. Карамазову (он брызгался слюной каждый раз, когда начинал говорить), "какой-то свой собственный запах" Петрушки, дурно пахнущий рот князя Василия (обоняние); хриплый голос у Захара, тонкий у Каренина, его манера трещать пальцами (слух) и т. д.
    У великих мастеров слова даже ничтожная деталь выполняет сложные, многообразные функции. Хрящи ушей, подпиравшие поля круглой шляпы, не только придают Каренину "портретность", но служат реактивом, выявляющим решительный сдвиг в отношениях Анны к мужу и к Вронскому. Привычка Собакевича наступать на чужие ноги есть внешнее выражение сущности данного персонажа: этот человек не преминет прижать партнера при заключении сделки, если тот зазевался (вспомним "Елизаветъ Воробей"). Платье на Рудине не по мерке - нечто большее, чем внешнее несоответствие. Оно косвенно говорит о несоответствии внутреннем - о неприспособленности к жизни, о неспособности претворить свои намерения в действие, довести задуманное до конца, до какого-то плодотворного результата. Эпилепсия Смердякова не просто его личное несчастье, Достоевский не от творческого бессилия должен был придумать такую экстравагантность; эпилепсия Смердякова сыграла громадную роль в фабульно-сюжетном плане. Падучая болезнь - прекрасный аргумент для доказательства своего алиби, который учитывал Смердяков, замышляя и осуществляя преступление.
    Черты лица, одежда, голос, стиль речи, манера держать себя - вся конкретность, открывающаяся "живому созерцанию",! должна находиться в. единстве с абстрактным, т. е. с тем, что составляет характер человека.
    В широком смысле слова "единичное" (человек, как целое) включает в себя и "особенное" и "всеобщее". Начнем с элементарных примеров. Можно не сомневаться, что в улыбке Ольги Лариной Ленский находил нечто неповторимое ("единичное"). Индивидуальный отпечаток носил и томный вид Татьяны (что не оставил без внимания Онегин). Однако в той и другой есть "всеобщее" (жизнерадостность, свойственная молодости, непосредственность, беспечность характера Ольги; задумчивость, мечтательность, замкнутость Татьяны) и "особенное" (принадлежность к привилегированному классу и относительная материальная обеспеченность позволяли одной с улыбкой всюду порхать, а другой читать, мечтать, вздыхать).
    Отрывок из "Мертвых душ": "Многие сильно входили в положение Чичикова, и трудность переселения такого огромного количества крестьян их чрезвычайно устрашала; стали сильно опасаться, чтобы не произошло даже бунта между таким беспокойным народом, каковы крестьяне Чичикова. На это полицеймейстер заметил, что бунта нечего опасаться, что в отвращение его существует власть капитан- исправника, что капитан - исправник, хоть сам и не езди, а пошли только на место себя один картуз свой, то один этот картуз погонит крестьян до самого места их жительства".
    Извлекаем "картуз" и устанавливаем: картуз - "единичное", на нем знаки капитан-исправника - "особенное", "электричество чина" - "всеобщее".
    Как вещь знаменитый восточный халат Обломова неповторим ("единичное").
    "Особенность" халата заключается в том, что его владелец, имея "Захара и еще триста Захаров" и потому пребывая в состоянии far niente, (ничегонеделание -итал.)мог купить его и неизменно пользоваться им. Его "всеобщее" связано с ленью, апатией хозяина; в частности, именно этим (т. е. не "особенным", а "всеобщим") объясняется благоприобретенный блеск халата-от лени (а не от бедности) не удосужился Обломов заменить этот халат другим.
    Разумеется, "всеобщее" Обломова (его лень, инертность, апатия) находится в тесной зависимости от "особенного": "Захар и еще триста Захаров" породили то, что явилось ведущей чертой характера Обломова.
    В языке унтера Пришибеева, несмотря на всю его индивидуальность ("единичное"-другой "Пришибеев" то же самое сказал бы как-нибудь иначе), мы найдем "особенное"-следы городской культуры, например, некоторого знакомства с юридическими терминами; но в нем есть и "всеобщее" - грубость, невежество, ограниченность, самоуверенность, то, что в целом составляет понятие "пришибеевщина".
    Твердая походка Ильи Артамонова, дерганье себя за ухо Петра не только "единичное", деталь, внешняя характеристика человека. Здесь и "всеобщее" - черты характера персонажей (несокрушимая энергия Ильи, его воля, не признающая никаких преград; растерянность и недоумение Петра перед лицом новых обстоятельств), и "особенное" - Илья дело ставил, развивал, крепил, для Петра фабрика и связанные с ней заботы были тяжким - бременем.
    Итак, в каждой детали, в каждой мелочи ("единичное") в той или иной степени может быть выражено "особенное" и "всеобщее".
    Видеть "единичное" персонажа-это значит представлять себе его внешний вид, именно видеть (и слышать) в точном смысле слова. Человека создает не только тело и платье, но и поведение со всеми индивидуальными отклонениями, и речь с присущим ей неповторимым своеобразием, и голос определенной высоты, окраски и силы звука.
    Находить "особенное" - находить то, что принадлежит истории, эпохе, видеть в образе порождение социальной среды, обстоятельств, момента, понимать, в чем сказались черты того класса, представителем которого является данный, персонаж, его быт, его прогрессивные или реакционные устремления.
    Определение "особенного" не имеет ничего общего с вынесением суждения на основе "анкетных данных". То была бы вульгаризация проблемы. Речь идет о таком определении "особенного", которое характеризует личность персонажа. Об этом необходимо помнить хотя бы потому, что встречаются случаи, когда человек (как в реальной жизни, так и в художественной литературе, являющейся ее отражением) иногда идет против интересов своего класса, идет на борьбу, на страдания, подчас даже жертвуя своей жизнью.
    Думать о "всеобщем" - значит размышлять о характере персонажа, о том, насколько та или иная черта свойственна другим людям, встречается ли она теперь в повседневном окружении, понимать, учитывая наш собственный опыт, дан ли характер углубленно, во всей его сложности и противоречивости, или примитивно.
    Анна Каренина и Григорий Мелехов - замечательный по выразительности, по художественному совершенству синтез "единичного", "особенного", "всеобщего".
    Анна Каренина.
    Элементы "единичного". "Прическа ее была незаметна. Заметны были только, украшая ее, эти своевольные короткие колечки курчавых волос, всегда выбивавшиеся на затылке и висках".
    Элементы "особенного". Анна перечисляет состав своего "двора": "Потом доктор, молодой человек, не то что совсем нигилист, но, знаешь, ест ножом... но очень хороший доктор".
    Элементы "всеобщего". Анна - Вронскому: "- Я несчастлива? - сказала она, приближаясь к нему и с восторженною улыбкой любви глядя на него,- я - как голодный человек, которому дали есть. Может быть, ему холодно, и платье у него разорвано, и стыдно ему, но он не несчастлив. Я несчастлива? Нет, вот мое счастье..."
    1. "Короткие колечки курчавых волос, всегда выбивавшиеся на затылке и висках", - один из памятных штрихов внешнего облика Анны Карениной.
    2. В одной фразе выявилась весьма существенная сторона мировоззрения Анны, сказалось ее социальное положение, дворянская культура, пропасть, отделявшая ее от "нигилистов", разночинцев, и в то же время барская снисходительность, известная терпимость к тому, что не вполне соответствует общепринятым в ее кругу нормам поведения.
    3. Разве людям, не удовлетворенным в личной жизни, не свойственно любым путем стремиться к счастью, во что бы то ни стало удовлетворять потребностям души, идти во имя этого на трудности, на жертвы, на страдания?
    Все элементы "единичного" (в узком смысле), "особенного", "всеобщего" во взаимосвязи, взаимопроникновении, взаимозависимости составляют, как мы сказали, "единичное" в широком смысле - личность, которую Лев Толстой назвал: Анна Каренина.
    Григорий Мелехов.
    Элементы "единичного": "...вислый коршунячий нос, в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз".
    Элементы "особенного": "...ах, подлюга, казака хотел голыми руками взять!"
    Элементы "всеобщего". Григорий - Гаранже: "- Ну, хохол, спасибо, что глаза мне открыл..."
    1. "Вислый коршунячий нос, в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз" - памятные штрихи внешнего облика Григория Мелехова.
    2. Казак! Об этом Григорий никогда не забывал. И, естественно, традиции казачества оказывали влияние на его поведение, определяли его судьбу.
    3. Григорий принадлежит к числу тех людей, которых называют правдоискателями. И эта черта определила его поведение, его судьбу.
    Все элементы "единичного" (в узком смысле), "особенного", "всеобщего" во взаимосвязи, взаимопроникновении, взаимозависимости составляют единичность в широком смысле-личность, которую Шолохов назвал: Григорий Мелехов.
    Об Анне Карениной и Григории Мелехове мы без колебания готовы повторить то, что Гейне сказал о Шейлоке и Порции (В. Шекспир. "Венецианский купец"): "... оба главных действующих лица драмы настолько индивидуализированы, что, кажется, будто это не созданные поэтической фантазией образы, а подлинный, женщиной рожденные люди. Да, они представляются нам даже жизненнее обыкновенных созданий природы, так как над ними не властны ни смерть, ни время и в их жилах бьется бессмертная кровь, вечная поэзия".
    Совершеннейшим художественным единством "единичного", "особенного", "всеобщего" являются и Дон Кихот, и Санчо Панса. Великие создания Сервантеса настолько совершенны, что обрели право на бессмертие.
    Структура образа, созданного Чарльзом Чаплиным.
    "Единичное": "...слишком узкий и короткий пиджак, чересчур широкие и длинные мешковатые штаны, готовые вот-вот упасть, непомерно большие для его фигурки рваные башмаки"; усики, котелок, тросточка, походка вразвалку.
    "Особенное": Чарли в ситуациях, меняющихся в зависимости от сюжета фильма; ""маленький человек" капиталистического мира"; "неудачник, выброшенный за борт жизни буржуазным обществом".
    "Всеобщее": "человек, стремящийся сохранить чувство собственного достоинства"; "трагикомический герой"; "современный Дон-Кихот".
    Или вот пример создания "единичного" на основе понимания "особенного" и "всеобщего" персонажа: "У Дадона должны быть царские, богатые, но изношенные сапоги и хорошие шаровары, неплохая рубаха с расстегнутым воротом (так как жара). На плечи накинута изношенная царская шуба, когда-то роскошная. Корона, и скипетр, и держава. Во всем следы поношенности, так как царство в запустении и неряшество сказывается в костюмах. Одна шаровара висит из сапога. Пояс повязан небрежно".
    Вопрос о "структуре" человека не оставил без внимания А. М. Горький: "...каждый из нас имеет более или менее определенное представление о человеке волевом и безвольном, страстном и хладнокровном, о скупом, хитром, бездарном, глупом и т. д. Это, так сказать, эмоциональные типы. Затем-каждый более или менее хорошо знает, что такое лавочник, меньшевик, чиновник, сводня, кулак, спец, комкарьерист и др. социальные типы. Биологические - наследственные - качества, конечно, совмещаются в одном и том же индивидууме с качествами социально-классово-внушенными, часто создавая характеры двойственные, "двусмысленные", "противоречивые".
    "Лир - в котором сан короля „от головы до пяток" подавил человека. Гордость власти заела душу, сердце - и он хотел обратить ее в религию самому себе и всему, что ему повинуется - к самому себе.
    Ею он заглушил в себе любовь к близким. Дочери давно перестали быть его дочерьми - они его подданные. Он требует любви от них не как отец, а как король. Но здесь власть оказалась ограниченнее, нежели он думал. Она же его увлекла в гибельную ошибку: в доверие к тем сердцам, где был только страх его власти и где не было любви к нему. А та любовь, которая была в одной из них, он не узнал ее - она являлась в своей природной простоте перед отцом, и без трепета перед королем. И ослепленный король, не чувствуя в себе отца, казнил ее, как взбунтовавшуюся подданную. С потерей власти - он потерял все. <...>
    Горестен и тяжел путь возврата Лира к утраченному им человеческому подобию, к этому медленному превращению короля опять в человека. Только на пороге гроба, после безумия становится он опять человеком при светлой и нежной улыбке существа, любви которого он не узнал в ее трогательной простоте. Потеряв и это и почувствовав в себе человека, он уже не мог и не для чего ему было жить".
    Итак, сначала победа "особенного" над "всеобщим": короля - над человеком. А потом обратный процесс: торжество "всеобщего" над "особенным" - не короля, а человека мы видим в Лире к моменту завершения его трагедии.
    Соображения Горького о "совмещении" в "единичном" ("индивидууме") "всеобщего" ("эмоционального") и "особенного" ("социального") и вывод, к какому он пришел, имеют существенное значение для практики читателя художественной литературы.
    Знание структуры образа указывает путь к наиболее исчерпывающей характеристике персонажа.