"Habent sua fata libelli" - "и книги имеют свою судьбу". Иногда автор, предвидя неминуемую конфискацию произведения и все вытекающие отсюда последствия, вынужден пойти на уничтожение своей книги. Так было с "Путешествием из Петербурга в Москву" Радищева. Иногда автор решается уничтожить свою книгу, с прискорбием осознав ее неполноценность. Так Гоголь уничтожил "Ганца Кюхельгартена", Некрасов - "Мечты и звуки".
    Наконец, книга дошла до читателя. Здесь немаловажное значение приобретают такие моменты, как актуальность темы, талант автора, прогрессивная или реакционная тенденция книги, социальное положение читателя, его интеллект, возраст, образование, жизненный опыт, культура мышления и т. д.
    Мы различаем интенсивное чтение литературного произве-дения, когда книга много раз берется с полки и перечитывается, и экстенсивное чтение, которое означает не качественное, а количественное (в противоположность интенсивному) чтение, т. е. увеличение, распространение, расширение круга читателей.
    Для романов Вербицкой, Нагродской, Арцыбашева, для стихов Игоря Северянина, - теперь эти имена справедливо забыты, - характерно экстенсивное потребление, которое продолжалось ограниченный отрезок времени. Белинский отметил "чрезвычайный, хотя и мгновенный, успех Марлинского", если обратиться к первым десятилетиям XIX в. Такова же была участь драм Кукольника, стихотворений Бенедиктова.
    Мы наблюдаем длительное экстенсивное чтение романов, отличающихся занимательностью сюжета. Читатель с тонким вкусом и навыками к чтению серьезной литературы не откажется взять иной раз для отдыха неизвестную ему книжку Конан Дойля. Лафарг свидетельствует, что Марксу нравились романы Дюма-отца.
    Жизнь классиков - в перечитывании. Белинский пишет:"Сверх того, как всякое глубокое создание, „Мертвые души" не раскрываются вполне с первого чтения даже. для людей мыслящих: читая их во второй раз, точно читаешь новое, никогда не виданное произведение. "Мертвые души" требуют изучения". И мыслящая молодежь изучала Гоголя именно так, как того требовал Белинский: "Вечером... я пошел куда-то далеко к одному из прежних товарищей; мы всю ночь проговорили с ним о "Мертвых душах" и читали их, в который раз не помню. Тогда это бывало между молодежью; сойдутся двое или трое: "а не почитать ли нам, господа, Гоголя!" - садятся и читают, и, пожалуй, всю ночь".
    Чернышевский записывает в дневнике: "Вчера дочитал до Плюшкина, ныне утром до визита дамы, приятной во всех отношениях; характера Коробочки не понял с первого раза, теперь довольно хорошо понимаю; связь между медвежьим видом и умом Собакевича и теперь не так ясна, но утром нынче... прояснилась несколько более, чем раньше... Чувствую, что до этого я дорос менее, чем до ''Шинели" его и ''Героя нашего времени''; это требует большего развития. Дивился глубокому взгляду Гоголя на Чичикова, как он видит поэтическое или гусарское движение его души (встреча с губернаторскою дочкою на дороге и бале и другие размышления), но это характер самый трудный, и я не совсем хорошо постиг его, однако чувствую, что когда подумаю и почитаю еще, может быть пойму. Велико, истинно велико! ни одного слова лишнего, одно удивительно! вся жизнь русская, во всех ее различных сферах, исчерпывается ими, как, говорят (хотя я это принимаю на веру), Гомером греческая и верно; это поэтому эпос. Но понимаю еще не так хорошо, как "Шинель" и проч., это глубже и мудренее, главное мудренее..." Запись, сделанная наскоро, для себя, во всех отношениях замечательна. Какая вдумчивость, самокритичность, какое глубокое понимание сложности проблемы познания литературного произведения и действительности.
    "Напрасно думают иные,- пишет Тургенев, - что для того, чтобы наслаждаться искусством, достаточно одного врожденного чувства красоты; без уразумения нет и полного наслаждения; и самое чувство красоты также способно постепенно уясняться и созревать под влиянием предварительных трудов, размышления и изучения великих образцов..."
    "Художественное произведение, - замечает Белинский, - редко поражает душу читателя сильным впечатлением с первого раза: чаще оно требует, чтобы в него постепенно вглядывались и вдумывались; оно открывается не вдруг, так что чем больше его перечитываешь, тем дальше углубляешься в его организацию, уловляешь новые, незамеченные прежде черты, открываешь новые - красоты и тем больше ими наслаждаешься".
    Мысль Белинского находит новое подтверждение в признании кинорежиссера В.И.Пудовкина: "Я перечитывал "Войну и мир" больше тридцати раз для того, чтобы снова пожить жизнью людей, описанных в романе. Каждый раз ...видишь то, чего раньше не замечал, подслушиваешь и понимаешь то, чего раньше не умел различать. Выходишь из романа обогащенный, полный мыслей, ощущений и желаний, не взятых у кого-то в готовом виде, но рожденных в тебе самом в результате глубокого общения с великолепно цветущей жизнью". Многие мелочи неизбежно ускользают от внимания при первом чтении; они обычно начинают "говорить" при чтении повторном.
    ""Сон Обломова" и некоторые отдельные сцены, - пишет Добролюбов, - мы прочли по нескольку раз; весь роман почти сплошь прочитали мы два раза, и во второй раз он нам понравился едва ли не более, чем в первый. Такое обаятельное значение имеют эти подробности, которыми автор обставляет ход действия и которые, по мнению некоторых, растягивают роман!"
    В качестве дополнительного комментария приведем высказывание Гёте: "Со мной случалось и случается до сих пор, что произведение изобразительного искусства с первого взгляда не нравится мне потому, что я не дорос до него; но, если я надеюсь извлечь из этого пользу, я стараюсь приблизиться к нему, и тогда не бывает недостатка в радостнейших открытиях; я познаю в предметах новые свойства, а в себе - новые способности".
    "Сразу понимаются только явления обыкновенные, посредственность, пошлость. Едва ли кто оценил бы Гомера, Шекспира, Бетховена, Пушкина, - читаем мы в Сочинениях Козьмы Пруткова, - если бы произведения их было воспрещено прослушать более одного раза!"
    "Усвоение художественного произведения есть несомненно умственная работа: оно, в известных границах, является повторением творчества автора", - справедливо заметил Д. Н. Овсянико-Куликовский.
    Меняется человек - меняется восприятие литературного произведения. "У меня страсть перечитывать поэмы великих maestri: Гёте, Шекспира, Пушкина, Вальтера Скотта,-отмечал Герцен. - Казалось бы, зачем читать одно и то же, когда в это время можно "украсить" свой ум произведениями гг. А,, В., С.? Да в том-то и дело, что это не одно и то же; в промежутки какой-то дух меняет очень много в вечно живых произведениях маэстров. Как Гамлет, Фауст прежде были шире меня, так и теперь шире, несмотря на то, что я убежден в своем расширении. Нет, я не оставлю привычки перечитывать, по этому я наглазно измеряю свое возрастание, улучшение, падение, направление... Места, приводившие меня, пятнадцатилетнего, в восторг, поблекли... а те, которые едва обращали внимание, захватывают душу. Да, надобно перечитывать великих поэтов... Человечество своим образом перечитывает целые тысячелетия Гомера, и это для него оселок, на котором оно пробует силу возраста".
    Свидетельство другого читателя: "При первом чтении мы беззащитно отдавались обаянию стиха, описаний природы, задушевности лирических отступлений, любовались подробностями, составлявшими декорации драмы, разыгранной в романе, не обращая особенного внимания на самую драму. Потом, перечитывая роман, мы стали вдумываться и в эту драму... мы впервые учились наблюдать и понимать житейские явления, формулировать свои неясные чувства, разбираться в беспорядочных порывах и стремлениях. Это был для нас первый житейский учебник, который мы робкою рукой начинали листовать, доучивая свои школьные учебники; он послужил нам „дрожащим, гибельным мостком", пo которому мы переходили через кипучий темный поток, отделявший наши школьные уроки от первых житейских опытов".
    Прекрасно сказал по этому вопросу И. Н. Певцов: "Мне всегда казалось, что, когда мы что-нибудь читаем, мы понимаем только то в читаемом, что составляет комплекс наших собственных (для данного периода) чувств, мыслей и знаний, или то, что составляет уже канун наших познавательных способностей, все же остальное проходит, как бы не задевая нашего существа. Читая Пушкина в 14 лет, я читал себя четырнадцатилетним; читая, скажем, в 30 лет, - себя в 30 лет; и, наконец, читая теперь, читаю себя, едущего из Фрунзе в Ленинград и пишущего эти строки".
    Несколько иначе, но о том же говорит С. М. Михоэлс: "...весь опыт, весь запас накопленных впечатлений, знаний и вся дисциплина мысли идут на разработку образа". "Умение по-настоящему читать, - утверждает Михоэлс, - приобретается людьми с большим трудом; это граничит с дарованием. <....> Умение вычитывать основное и центральное, находящееся иногда где-то в кажущемся внешним, придаточным и второстепенным, бесконечно важно. При этом накопление знаний должно идти не столько по пути количества, сколько качества. Можно за год прочесть только две книги и из них извлечь такой запас знаний, который иногда превзойдет запас того, кто прочел пятьдесят книг. Но над этим вспахиванием и усвоением материала нужно трудиться, думать, мыслить всю жизнь".
    Артистам часто приходится переигрывать свою роль, следовательно, так или иначе "перечитывать" все произведение; их свидетельства вполне авторитетны. "Мне пришлось играть в пьесах Чехова одну и ту же роль по нескольку сот раз, - пишет Станиславский, - но я не помню спектакля, во время которого не вскрылись бы в моей душе новые ощущения, а в самом произведении - новые глубины или тонкости, которые не были мною раньше замечены".
    Ю. М. Юрьев играл роль Арбенина 800-900 раз; и все же он пишет: "...всегда чувствуешь такую сокровищницу, такое богатство, до которого еще не докопался..."Та же мысль несколько подробнее: "Однажды во время гастролей Мунэ Сюлли я зашел к нему в уборную. В этот день он играл Отелло. „Вы напрасно пришли на этот спектакль, - встретил меня Мунэ Сюлли. - Я еще не вполне освоился с этой ролью, я сыграл ее не больше ста раз...""
    О сложности процесса познания литературного произведения, о длительности этого процесса говорит В. Сахновский, режиссер-постановщик "Анны Карениной" в Московском Художественном театре: "Я, например, искал ключ к взаимоотношениям действующих лиц в "Анне Карениной" (вопреки тому, что у Л. Толстого, как будто бы, все это рассказано с абсолютной ясностью) целых пять месяцев".
    Игорь Ильинский: "В его [Гоголя] пьесах все, что требуется актеру, написано, и потому там все, без исключения, важно, начиная от выразительнейших гоголевских ремарок и кончая знаками препинания, последовательностью слов в фразе, каждым многоточием, каждой паузой. Словом, нужно лишь правильно прочесть Гоголя - но какая бездна творческих барьеров заключается в этом "лишь"!" "Я прожил целую жизнь бок о бок с "Ревизором", играя на сцене Малого театра Хлестакова с 1938 года, а городничего-с 1952,-пишет он в той же главе, - и по опыту могут сказать, что Гоголь - драматург столь же трудный, сколь и неисчерпаемый. Работа над гоголевским образом никогда не может считаться завершенной вполне. Сколько бы ни играл Хлестакова, я все еще ощущаю в роли кладезь неиспользованных возможностей".
    Проблема познания художественной литературы так трудна, что иногда, несмотря на многолетнее знакомство с литературным произведением, без посторонней помощи не добраться до сложной сути образа даже читателю высокой квалификации. "Недавно как-то мне случилось, - пишет Достоевский, - говорить с одним из наших писателей (большим художником)... Я именно заметил ему перед этим, что я, чуть не сорок лет знающий „Горе от ума", только в этом году понял как следует один из самых ярких типов этой комедии, Молчалина, и понял именно, когда он же, т. е. этот самый писатель... разъяснил мне Молчалина, вдруг выведя его в одном из своих сатирических очерков".
    "Если Пушкин приходит к нам с детства, - пишет А. Твардовский, - то мы по-настоящему приходим к нему лишь с годами".
    Перечитывание может быть "онтогенетическим" и "филогенетическим".
    Под "онтогенетическим" перечитыванием мы понимаем перечитывание какого-либо одного произведения одним человеком в различном его возрасте.
    Возраст, жизненный опыт, образование, умственное развитие, политический кругозор, классовая принадлежность - все это так или иначе сказывается на восприятии литературного произведения, на полноценности его чтения.
    "Филогенетическое" перечитывание - перечитывание какого-либо одного произведения различными поколениями. "Известно, - пишет Плеханов, - что Писарев отнесся к Татьяне совсем отрицательно и удивлялся, каким образом в сердце Белинского нашлась симпатия к неразвитой "мечтательной деве". Эта разница в отношении двух просветителей к одному и тому же женскому типу чрезвычайно замечательна. Дело в том, что взгляд Белинского на женщину существенно отличался от взгляда на нее просветителей шестидесятых годов. Татьяна подкупала его силой любви, а он продолжал думать, что в любви главное назначение женщины. В шестидесятых годах так уже не думали, и потому для тогдашних просветителей перестало существовать смягчающее обстоятельство, в значительной степени мирившее Белинского с Татьяной".
    Короленко - читатель другого поколения - по поводу стихотворения Лермонтова, начинающегося словами "Прощай, немытая Россия...", пишет в своем дневнике: "В наше время - это уже анахронизм, этого уже не бывает!.. Теперь уже и за стеной Кавказа от всевидящих глаз не скроешься!"
    На одном из моментов, влиявших на качество "филогенетического" перечитывания, остановился Горький: "Все, что до сего дня писалось о Толстом, писалось глупо и неверно, потому что писалось слишком вблизи, а ведь огромное здание вблизи не видно целиком, детали видно только. Пушкина начали видеть спустя 70 лет после его смерти, 20 лет изумленно рассматривают, а он все еще не весь. Толстой, конечно, меньше Пушкина, но тоже - огромен и не скоро удастся разглядеть его".
    Текст произведений Шекспира один, но, входя в кажущееся противоречие с очевидным фактом, Зденек Неедлы имел все основания сказать: "Существует не один Шекспир, но каждая эпоха имеет своего Шекспира, в полном смысле своего, целиком отличного от Шекспира прошлых и последующих времен!"
    Если "онтогенетическое" перечитывание характеризует культурный уровень читателя, его кругозор, степень его эстетического развития, а в итоге - читателей, страну, эпоху, то перечитывание "филогенетическое", помимо этого, выполняет "резолютивную" функцию: каждый писатель в конце концов занимает то место, какое ему надлежит; незначительное или ничтожное отсеивается, а значительное или великое живет; живет не только на полках библиотек или в исследованиях специалистов, а в сознании нового поколения, в мыслях и эмоциях читательских масс, в жизни народа, в его борьбе за лучшее, счастливое будущее.
    "Филогенетическое" перечитывание помогает преодолеть недостатки перечитывания "онтогенетического". Понимание Пушкина его современниками во многом не удовлетворяло Белинского. Но он твердо верил, что настанет час, когда создания великого поэта получат должную оценку. Заканчивая последнюю статью о творчестве Пушкина, Белинский писал: "Придет время, когда он будет в России поэтом классическим, по творениям которого будут образовывать и развивать не только эстетическое, но и нравственное чувство... Конечно, придет время, когда потомство воздвигнет ему вековечный памятник..."
    Длительность процесса ознакомления с литературным произведением и качество его восприятия не есть величина постоянная. Многое зависит от того, что ищет читатель в художественной литературе, чего он ждет.
    Мнение Мопассана:
    "В сущности, публика состоит из множества групп, которые кричат нам:
    - Утешьте меня.
    - Позабавьте меня.
    - Дайте мне погрустить.
    - Растрогайте меня.
    - Дайте мне помечтать.
    - Рассмешите меня.
    - Заставьте меня содрогнуться.
    - Заставьте меня плакать.
    - Заставьте меня размышлять.
    И только немногие избранные умы просят художника:
    - создайте нам что-нибудь прекрасное, в той форме, которая всего более присуща вашему темпераменту".
    О различном подходе к одному и тому же литературному произведению говорит Добролюбов: "Например, для людей, специально занимающихся педагогическими вопросами, будут, вероятно, интересны в „Детских годах" (С. Т. Аксаков. "Детские годы Багрова-внука". - А Л.) многие мелочи, которые могут показаться скучными для охотников и рыболовов; а эти последние, в свою очередь, найдут здесь много частных заметок о птицах и рыбах, лесах, поплавках и удочках, - заметок, неинтересных для большинства, но для них, может быть, очень важных. Точно так - для врачей могут быть не лишены любопытства многие подробности о болезнях и о нервных раздражениях Сережи, для психологов - его субъективные наблюдения, для историков литературы - замечания о книжках, какие он читал и какие были тогда в ходу, и пр., и пр. Так точно для нас показались особенно интересными те части воспоминаний, в которых рисуется деревенская жизнь наших старинных помещиков..."
    Пушкин, прощаясь с читателем, в своем "Евгении Онегине" пишет:
    Кто б ни был ты, о мой читатель,
    Друг, недруг, я хочу с тобой
    Расстаться нынче как приятель.
    Прости. Чего бы ты за мной
    Здесь нн искал в строфах небрежных,
    Воспоминаний ли мятежных,
    Отдохновенья ль от трудов,
    Живых картин, иль острых слов,
    Иль грамматических ошибок,
    Дай бог, чтоб в этой книжке ты
    Для развлеченья, для мечты,
    Для сердца, для журнальных ошибок,
    Хотя крупицу мог найти.
    За сим расстанемся, прости!
    Самый факт различного подхода к литературному произведению устанавливается с полной очевидностью. Читая, скажем, "Войну и мир", можно сделать множество самых различных - наблюдений. Например, врач Чехов по поводу одного места эпопеи Толстого (гл. 32, ч. 3, т. 3) писал: "Странно читать, что рана князя, богатого человека, проводившего дни и ночи с доктором, пользовавшегося уходом Наташи и Сони, издавала трупный запах. Какая паршивая была тогда медицина!"
    Реакция читателя на литературное произведение является до известной степени характеристикой человека. Татьяна Бессеменова, с ее "приземленным" мироощущением, с ее тусклым, будничным восприятием действительности, говорит: "...а меня - раздражает вся эта история! Не было такой девушки! И усадьбы, и реки, и луны, ничего такого не было! Все это выдумано. И всегда в книгах описывают жизнь не такой, какая она на самом деле..."
    Поля ждет от жизни больших дел, больших людей, она и сама готова ответить тем же, и ее отношение к роману другое: "А я бы такого не полюбила... нет! <...> Скучный он... И все жалуется... Неуверенный, потому что... Мужчина должен знать, что ему нужно делать в жизни. ..<...>"
    Великие русские писатели знали о "реактивных" свойствах книги, выбранной для чтения, и пользовались ею для характеристики своих персонажей. Особую славу в этом отношении стяжал Поль де Кок. Влечение к Поль де Коку, предпочтение его романов другим, более серьезным, содержательным произведениям, подрывало репутацию читателя. В этом и Салтыков-Щедрин, и Тургенев, и Достоевский - все единодушны. "Я застал его (полковника Стопашовского. - А. Л.) за чтением нового обширного трактата о любви к отечеству; неподалеку, на случай отдохновения, валялся новый роман Поль де Кока". "...В душе она (Варвара Павловна Лаврецкая. - А Л.) им всем (французским романистам, в числе которых были Жорж Санд и Бальзак. - А Л.) предпочитала Поль де Кока, но, разумеется, даже имени его не упомянула". "Бывало и то: возьмет (Степан Трофимович Верховенский. - А. Л.) с собою в сад Токевиля, а в кармашке несет спрятанного Поль де Кока". Характерно, что Макар Девушкин считает своим долгом предостеречь Варвару Доброселову: "Книжек пришлю, непременно пришлю... Ходит здесь по рукам Поль де Кока одно сочинение, только Поль де Кока-то вам, маточка, и не будет... Ни-ни! для вас Поль де Кок не годится". Нежная, чистая, голубиная душа героя "Бедных людей" чувствуется в трогательной заботе о нравственности своего адресата.
    Среди великих писателей, высоко ценивших "реактивное" значение книги, первое место принадлежит Пушкину. Он не забывает сказать: что читает данный персонаж, как читает, когда читает, какое действие оказывает чтение, какие мысли и эмоции вызывает книга и т.д. Собранные данные могли бы явиться материалом для большого специального исследования.
    Рассмотрим теперь некоторые особенности возрастного восприятия литературного произведения.
    Ребенок находится во власти конкретного; навыков к абстрактному мышлению у него нет. Вот почему в безвыходном положении оказывается подросток в том случае, когда писатель отражает в образах не конкретную действительность, а "зерно" ее (абстракцию). Тогда читателю надо не только представлять, а "подставлять", т. е. на основе определенной закономерности данный образ заменить другим, известным ему на основании личного опыта или из книг
    Читая "Евгения Онегина", подросток может довольно живо мысленно представить себе героя романа, Татьяну, Ольгу, Ленского и других. Но как он поймет следующее место:
    И отставной советник Флянов,
    Тяжелый сплетник, старый плут,
    Обжора, взяточник и шут.
    Надо думать, - позволим себе полемическое заострение, - что слова "тяжелый сплетник" будут поняты в буквальном смысле, и Флянов в его воображении предстанет в виде груз-ного мужчины, имеющего достаточно солидный вес. Такому читателю "тяжелый сплетник" ничего не говорит, - для этого надо жизнь прожить. Тогда мысль быстро "подставит", быть может, тщедушного человека, к которому в полной мере приложима приведенная характеристика.
    Что читатель, вступающий в жизнь, поймет в строке!
    Жизни мышья беготня...?
    Ничего. А как много эти слова говорят тому, кто имеет многолетний жизненный опыт! Без "подстановки" они - звук пустой; с "подстановкой" - подлинная трагедия.
    Несчастью верная сестра,
    Надежда в мрачном подземелье
    Разбудит бодрость и веселье...
    Как "сестра"?.. Почему "сестра"?.. В этом слове для ребенка смысла мало. Но тот, кто сам несчастье пережил, повторит вслед за Гоголем: "Слов немного, но они так точны, что обозначают все. В каждом слове бездна пространства; каждое слово необъятно, как поэт".
    Для читателя, умудренного годами испытаний, "необъятны" следующие поэтические абстракции:
    Жрецы минутного, поклонники успеха!
    Он чином от ума избавлен.
    Неотразимые обиды...
    Сказка потому и является незаменимым чтением для ребенка, что все, о чем в ней говорится, надо только представлять, а не "подставлять".
    Взрослый находит сказке соответствующую "подстановку".
    Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок.
    Возьмем "Сказку о рыбаке и рыбке". Одни аппетиты старухи, растущие по мере их удовлетворения, дают достаточный материал для конкретизации.
    Ребенок дальше изображенной в сказке ситуации не идет. В равной мере это относится и к басням.
    Богатство конкретного помогает постичь глубину абстрактного; глубина абстрактного развивает вкус к конкретному. Вот почему, если говорить о перечитывании литературных произведений, не все жанры пользуются равным успехом.
    Понимание глубины абстрактного и развитой вкус к конкретному приходят с возрастом, по мере накопления жизненного опыта, роста интеллекта. Поэтому в детстве мы предпочитаем одних писателей, в более позднем возрасте-других. Герцен так объясняет особенности своего возрастного восприятия классиков: "Шиллер! Благословляю тебя, тебе обязан я святыми минутами начальной юности! Сколько слез лилось из глаз моих на твои поэмы! Какой алтарь я воздвигнул тебе в душе моей! Ты - по превосходству поэт юношества. Тот же мечтательный взор, обращенный на одно будущее,-„туда, туда!"; те же чувства благородные, энергические, увлекательные; та же любовь к людям и та же симпатия к современности... Однажды взяв Шиллера в руки, я не покидал его, и теперь, в грустные минуты, его чистая песнь врачует меня. Долго ставил я Гёте ниже его. Для того, чтоб уметь понимать Гёте и Шекспира, надобно, чтоб все способности развернулись, надобно познакомиться с жизнью, надобны грозные опыты, надобно пережить долю страданий Фауста, Гамлета, Отелло..."
    У писателя-классика конкретнее особенно богато, абстрактное - глубоко. Все это в единстве дано и в единстве должно быть воспринято. Чем взрослее читатель, чем полнее его жизненный опыт, чем шире кругозор, тем больше предпосылок к тому, что единство конкретного и абстрактного будет должным образом понято, усвоено, оценено.
    Эрудиция в любой специальной области, если она находит соответствие в картине, нарисованной писателем-художником, обогащая "подстановкой", повышает степень идейного и эмоционального воздействия литературного произведения.
    Ряд строф незаконченного произведения Пушкина "Осень" представляет иллюстрацию влияния среды и жизненного режи-ма на психофизиологию человека. Поэт перечисляет причины, неблагоприятно влияющие на его самочувствие (весной - вонь, грязь; летом - пыль, зной, комары, мухи; зимой - однообразие впечатлений).
    Осенью:
    Чредой слетает сон, чредой находит голод;
    Легко и радостно играет в сердце кровь,
    - Желания кипят...
    Специалист не может не оценить материалистической трактовки зависимости самочувствия человека, физического состояния организма, его работоспособности от нормального жизненного режима и условий окружающей среды.
    Да, мне удавалось
    Сегодня каждое движенье, слово.
    Я вольно предавалась вдохновенью,
    Слова лились, как будто их рождала
    Не память рабская, но сердце...
    Реплика Лауры примечательна для вокалиста. Певцу знакомо чувство скованности во время исполнения, когда едва ли не единственной опорой зыбкого вокального настроения является "память рабская"; но певцу, если только он не бездарность, знакомо и другое чувство, чувство свободы, когда - в минуту вдохновения - память, выполняя свою функцию, уступает место творческой индивидуальности исполнителя, обусловливая возникновение искусства.
    Когда Лаура говорит:
    Эх, Дон Гуан,
    Досадно, право. Вечные проказы -
    А все не виноват... Откуда ты?
    Давно ли здесь? –
    нельзя не подивиться чувству историзма, которое творческой волей поэта определило ее реплику. Историк оценит это место. Совсем другая эпоха, другой быт, другие нравы далекой страны. Для Лауры убийство гостя на дуэли даже у себя в комнате- не трагедия, не чрезвычайное событие, а нечто заурядное, повседневное, обыденное...
    А вот иная страна - наша страна, иная эпоха - эпоха близкая, но для нас уже "пройденный этап", носящий черты, неповторимые по своеобразию, психологическому содержанию, быту. И здесь нельзя не подивиться чувству историзма автора, определившему слова Григория Мелехова.
    Григорий встречает подводу; на ней лежат зарубленные красноармейцами казаки - Алешка Шамиль, Иван Томилин и Яков Подкова, свои, хуторяне, товарищи по оружию. Эмоциональная реакция - вполне естественное предположение - должна быть сильной. Наши ожидания не оправдались. "Ну что же, братцы, давайте помянем своих хуторян, покурим за упокой их, - предложил Григорий..." "Покурим"... Это слово - по историзму, по точности соответствия эпохе, быту и нравам определенной среды, определенного исторического момента, по точности выражения психологии персонажа - сродни слову "досадно" в устах Лауры. Дело не только в том, что религиозность давно "перегорела" в пламени революции и гражданской войны. Но кровь и смерть для Григория так же обыденны, так же привычны, как обыденны и привычны дуэли для Лауры. Притерпелась душа ко всему, и реакция на гибель своих звучит в равнодушном "покурим"...
    На каком основании "Утопленник" Пушкина мы можем признать произведением, в котором, несмотря на фантастику, нашла яркое выражение реалистическая манера художественного письма поэта?
    Все, что нам известно о современном Пушкину крестьянстве, свидетельствует, что поэт верно отразил действительность, рисуя недоверие крестьянина к суду (суд в его представлении пристрастен и полон волокиты - "Суд наедет, отвечайка; с ним я ввек не разберусь..."). Знание эпохи подсказывает нам, что такое отношение явилось естественным следствием бытия крестьянина, объекта эксплуатации со стороны властей феодально-крепостнической России. Эта мысль станет более рельефной, если обратить внимание на то, что случилось после. Явление утопленника есть мера возмущенной совести крестьянина. Вера, суеверие и гражданский долг неукоснительно требовали погребения мертвого тела. Он знал, какую общеобя-зательную норму нарушает, смутно предвидел грядущую кару, но тем не менее пошел на преступление. Какова же была в то время острота классовых противоречий, социальных конфликтов, степень разобщенности между всей системой государственного аппарата, с одной стороны, и личными интересами крестьянина, с другой, если страшную кару небесную он предпочел каре земной!
    Стихотворение Пушкина "К вельможе" исключительно многогранно. Читатель, знающий Вольтера и его биографию, оценит характеристику, в которой не только выявлена двойственность этой выдающейся натуры (он и смелый вождь умов, и человек, у которого, как известно, было слишком много "человеческого"), но отмечено его влияние на русское и европейское общество и даже прослежена судьба его останков. Интересующийся философией заметит эпитет "скептический" ("энциклопедии скептический причет"), который лаконично и верно раскрывает роль французских энциклопедистов-материалистов XVIII в., неустанных борцов против различных идеалистических, богословских ученийй.Географ воспримет мастерство зарисовки испанского пейзажа и картину специфического быта этой страны (в ткань стихотворения включены слова, придающие описанию couleur locale- балкон, Севилла, лавры, апельсины, мантилья, решетка). Но особенно широкое поле для "подстановки" предоставлено историку. Мимолетный отблеск –
    Здесь натиск пламенный, а там отпор суровый,
    Пружины смелые гражданственности новой. –
    заставляет вспомнить определенный исторический момент в развитии общественного и государственного строя Англии: в это время назревали события, которые впоследствии привели к парламентской реформе 1832 г. Обращает внимание трезвая, реалистическая оценка экономики послереволюционной Франции:
    Едва опомнились младые поколенья.
    Жестоких опытов сбирая поздний плод,
    Они торопятся с расходом свесть приход, -
    свидетельствующая о большой вдумчивости и ясности ума поэта. Что касается определения революции как "союза ума и фурий", то каждый из двух вариантов его толкования (начало созидательное и разрушительное, подлинные революционеры и "примазавшиеся") дает такой богатый материал для историка, что суммарно он мог бы представить собою целое исследование, если бы специалист пожелал абстрактность цитируемого куска наполнить конкретным содержанием.
    Степан Аркадьевич Облонский был уличен Долли в нарушении супружеской верности. "Вместо того чтоб оскорбиться, отрекаться, оправдываться, просить прощения, оставаться даже равнодушным - все было бы лучше того, что он сделал! - его лицо совершенно невольно ("рефлексы головного мозга", подумал Степан Аркадьевич, который любил физиологию), совершенно невольно вдруг улыбнулось привычною, доброю и потому, глупою улыбкой".
    Разумеется, в приведенном отрывке самая суть в психологии персонажей, в проблеме семьи и брака, в эпохе, в которой она находила свое конкретное выражение. Но читателю надо или не надо знать, что такое рефлексы? Правда, можно и без них обойтись - от этого восприятие литературного произведения на первый взгляд не очень пострадает. И все же, если знать, - будет несомненный выигрыш. Особенно, если вспо-мнить, что в 60-х годах вышла замечательная книга И. М. Сеченова "Рефлексы головного мозга", о которой тогда много говорили. Говорили так много, что "волны" докатились и до Стивы, - человека очень далекого от научного изучения высшей нервной деятельности, ее материалистической трактовки. Вот и эпоха стала ближе.
    "Алексей Александрович велел подать чай в кабинет и, играя массивным ножом, пошел к креслу, у которого была приготовлена лампа и начатая французская книга о евгюбических надписях".У него был живой интерес к евгюбическим надписям. Мы уже не говорим о том, каким образованным человеком должен быть сам автор, если он хочет дать представление о специальных интересах своего персонажа в какой-либо области. Речь идет о евгюбических надписях, сохранившихся на семи медных досках, найденных в 1444 г. в древнем городе Игувиуме, в Италии. Вопрос, важный для специалиста-лингвиста. Но может ли читатель оставаться к нему совершенно безразличным, если им интересовался один из персонажей романа? Или наше требование чрезмерно?.. Французская книга, которую читает Каренин,-это, по-видимому, М. Breal. "Les tables Eugubines", вышедшая в Париже в 1875 г. Знание года выхода книги позволяет точнее датировать ситуацию, описанную в романе. Книжная новинка по вопросу, интересующему Каренина, вскоре была у него на столе.
    Все повторяют слова Белинского, что "Евгений Онегин" "энциклопедия русской жизни". Пушкин обладал, поистине, энциклопидическим образованием и способностью глубоко проникать в самую суть самых различных вопросов. Но ведь это требует энциклопедического образования и от читателя! Приведем подряд собственные имена, упоминаемые Пушкиным в строфах XVII и XVIII главы первой "Евгения Онегина": Федра, Клеопатра, Моина, Фонвизин, Княжнин, Озеров, Семенова, Катенин, Корнель, Шаховской, Дидло.
    В те дни, когда в садах Лицея
    Я безмятежно расцветал,
    Читал охотно Апулея,
    А Цицерона не читал...
    Надо иметь представление о Цицероне, хотя бы о его речах против Катилины - литературном памятнике политической жизни Рима, а также прочитать "Метаморфозы" ("Золотой осел") Апулея, насыщенные авантюрными и эротическими эпизодами, чтобы понять, почему лицеист Пушкин предпочитал Апулея Цицерону.
    В счастливом положении оказывается читатель, если он, обладая эстетическим чутьем, к тому же владеет большими знаниями в какой-либо области, имеющей прямое или косвенное отношение к тому, о чем говорит писатель в своем произведении.
    Квалифицированный музыкант оценит точность пушкинских слов в обращении Моцарта к Сальери:
    Когда бы все так чувствовали силу
    Гармонии! но нет: тогда б не мог
    И мир существовать; никто б не стал
    Заботиться о нуждах низкой жизни...
    Гениальный поэт глубоко понял другого гения - гения музыки. Не "силу мелодии", а "силу гармонии" сказал Пушкин устами Моцарта.
    Эрудиция помогла историку В. Ключевскому выделить основное звено комедии Фонвизина "Недоросль": "Не волен! Дворянин, когда захочет, и слуги высечь не волен; да на что ж дан нам указ-от о вольности дворянства?" Приведя "знаменитое возражение" Простаковой, Ключевский пишет: ""Мастерица толковать указы!" - повторим и мы вслед за Стародумом. Все дело в последних словах госпожи Простаковой; в них весь смысл драмы и драма в них же. Все остальное - ее сценическая или литературная обстановка, не более..."
    Одна строка из стихотворения Пушкина
    Мятежной Вольности наследник и убийца –
    вызвала богатый по содержанию и значительный по объему комментарий акад. Е. В. Тарле.
    Сколько мыслей, подкрепленных историческими фактами, возникает у знатока при немногих словах Пушкина, мимо которых равнодушно проходит неосведомленный читатель!
    Возьмем "Горе от ума" Грибоедова. Дано автором: "Гостиная; в ней большие часы; справа дверь в спальню Софьи, откуда слышно фортепьяно с флейтою, которые потом умолкают; Лиза среди комнаты спит, свесившись с кресел. (Утро; чуть день брезжится)". На почве высокой театральной культуры вырастает целая картина: "Лиза заснула на кресле. Вот служба сервантки: оберегать ночное свидание барышни с любовником... Роман Софьи с Молчалиным еще внове; однако это свидание, конечно, не первое... Лиза - трусиха и зорко сторожит, но уже знает, что успеет подремать. С вечера, может быть, пробовала и работать - вязание какой-нибудь косынки большой костяной спицей, гарусом. Заснула; сальная свеча догорает. Во сне примостилась как-нибудь поудобнее, положила ноги на ближайшее кресло или стоящий у стены сундучок. Чепчик сдвинулся. Проснулась... от какого-нибудь стука в коридоре: истопник принес вязанку и с шумом опустил ее на пол... Увидев свет, проникающий через щели ставней, кряхтит, ежится, зевает по-просту, во весь рот. Поводит плечами, недовольная, ворчливая: "не спи, покудова не скатишься со стула". Поднимается, собирает свалившуюся работу. В утренней зябкости, не доспавши, стоит, плотно охватив себя руками и потирая их. Оправила чепчик, пошла к двери в комнату Софьи, приложила к щелке ухо, тихо постучала, прислушивается, говорит шепотом: „Господа!"" Творческая фантазия замечательного режиссера из краткой ремарки автора создала целую ситуацию, доведя ее почти до зрительной и слуховой ощутимости.
    О визите Чичикова к губернатору Гоголь сказал всего несколько слов ("Был с почтением у губернатора..."; губернатор "вышивал иногда по тюлю"; Чичиков "очень искусно умел польстить каждому"; "губернатор сделал ему приглашение по-жаловать к нему того же дня на домашнюю вечеринку..."). Творческое видение К. С. Станиславского намного богаче.
    Взглянув глазами кинорежиссера на описание выхода Пет-ра в "Полтаве" Пушкина, С. Эйзейнштейн восклицает: "Как совершенно точно даны все планы, даны все сцены!" И объясняет;
    "Тогда-то свыше вдохновенный
    Раздался звучный глас Петра:
    "За дело, с богом!"
    Значит, шатер, круг людей, и слышен голос из шатра, то есть дана подача сначала звуком.
    Из шатра,
    Толпой любимцев окруженный...
    Кто-то выходит в середине толпы, но кто-еще неизвестно.
    Выходит Петр.
    Петр на фоне любимцев, которые окружают его. И сразу же дается характеристика Петра:
    "Его глаза сияют" - крупно: резанное лицо.
    "Лик его ужасен" - план расширяется на все лицо.
    "Движенья быстры" - ясно, что дана фигура.
    "Он прекрасен, он весь, как божия гроза" - здесь дан образный кадр, где размещена вся подвижная фигура Петра. Он стоит, как грозовая туча, и, после того как он показан статически, дается одно слово:
    "Идет" - это значит, что он, выйдя из шатра, остановился, затем повернулся, и в этом мощном повороте дан образ "божией грозы"..."