Стахов как раз подкладывал в костер сухие поленья, в надежде отогреть захолодевшие руки, когда привычную заставную тишину нарушил посторонний шум, донесшийся снаружи, минуя два металлических заслона и тридцатиметровый промежуточный шлюз, и напоминая рев голодного зверя. Определить, что за "зверь" приближается к шлюзу, для Стахова, бывалого ветерана, не составляло никакого труда. Конечно же, это был "Монстр": уж его-то его рев спутать с чьим-то другим мог лишь неопытный новичок, чью фамилию только вчера занесли в список дежурных по заставе.
Поэтому еще до того, как он успел подкатить свои четырнадцать колес к первому заслону шлюза и подать сигнал о прибытии, Стахов нехотя поднялся от костра, похрустел шеей и, подойдя к откинувшемуся на мешки новичку, опустил свою тяжелую руку ему на плечо. 
- Просыпайся, боец, - сказал он, с трудом подавив в себе желание, схватить мальца за шиворот и как следует встряхнуть. 
Парень, имя которого Стахов так и не удосужился запомнить, тут же встрепенулся, будто получил пощечину, отпрянул от стены из наложенных мешков и вскочил на ноги, по привычке схватив обеими руками автомат.
               Мысль, что его подняли не по боевой тревоге, пришла не сразу. А когда пришла, вслед за ней в опьяненный сладким, необычайно цветастым сном мозг ворвалась и другая, от которой у него вмиг все сжалось внутри, похолодело, а кадык запрыгал как заводная игрушка: он заснул на посту!
Нет, нет, только не это, взмолился протрезвевший разум парня, все еще не веря в то, что это произошло, я не засыпал, не мог… Черт, одолело наважденье! 
- Простите, Илья Никитич, вторые сутки на ногах, - виновато вскинув глаза на Стахова, попытался оправдаться он. – На минутку присел, и… - Он развел руками.
Лицо начальника заставы на мгновение просветлело, как-то совсем по-отцовски, тепло блеснули глаза, даже казалось, что он сейчас искренне улыбнется и скажет что-то вроде "да все нормально, малый, с кем не бывает". Но его колючие брови тут же обратно сдвинулись к переносице, огонь в очах потускнел, приобрел иной оттенок - стальной, бесчувственный, а лицо стало по-прежнему сухим и словно не живым. Не оживляли его даже задорные отблески языков пламени, воодушевляющие своим задорным, неповторяющимся танцем даже, казалось бы, бетонные стены. 
- На первый раз прощаю, – ответил он, глядя куда-то поверх белобрысой макушки. – В следующий получишь еще один наряд. Понял? 
Парень, лет которому было примерно пятнадцати отроду, браво кивнул головой и даже удовлетворенно улыбнулся, будто ему пообещали не дополнительный суточный наряд, а двойную пайку сахара и сухарей, которые выдавали лишь за отдельные заслуги и не чаще двух раз в год.
Хотя, если посмотреть с другой стороны, этот юношеский энтузиазм не был безосновательным - о методах "наущения" новичков Стахова ходили разные слухи. Как и о его свирепствованиях в случае невыполнения уставных инструкций, особенно имеющих прямое отношение к несению службы на заставах. Быть выброшенным в промежуточный шлюз и оставаться там, в полнейшей темноте, смраде гниющей плоти и по колена в грязной воде, из которой то и дело показывались какие-то толстые, скользкие, червеподобные существа, на протяжении хотя бы десяти минут полностью хватало для того чтобы обдумать свой проступок и сделать надлежащие выводы. Именно поэтому дополнительный наряд новичку был не страшнее штопанья старых портянок - нудно, но зато цел и в тепле.
Илья Никитич извлек из костра горящее полено, подкурил очередную самокрутку и посмотрел в противоположный конец заставы. Там, на горе из мешков, выстроенных почти до потолка, размещался второй пулеметный расчет.
- Эй, на точке! – Выкрикнул он, выпустив изо рта плотное облако сизого дыма. – Вы что там, заснули нахрен?!
Из-за наваленных мешков тут же вынырнули две взъерошенные фигуры: одна повыше и покрупнее, а другая тощая, с копной неухоженный волос на голове. Их лиц не было видно, свет от разложенного внизу костра туда не доставал, но даже неопытному новичку было понятно, что эти двое "на точке" спали точно также как и сам он еще минуту назад.
- Никак нет, товарищ начальник заставы, – как можно бодрее ответил звонкий юношеский голос, принадлежавший тощей фигуре.
- Чай хлебаем, Илья Никитич, – дополнил второй, принадлежащий человеку постарше. - Не желаешь? Из термоса только, горячий еще.
- Вояжеров впустим сначала, – сказал Стахов и, выдержав короткую паузу, добавил: - Коран, ты там за новичком следил бы лучше, а то дрыхнете небось оба.
- Не, не дрыхнем, - заверил его Коран. – А что, думаешь, уже пришел вояж? 
Его хрипловатый, прокуренный голос отдался коротким эхом от голых бетонных стен и тут же, будто ответом на его вопрос, снаружи донесся мощный звуковой сигнал, свидетельствующий о том, что машина у заслона. Два коротких гудка, один длинный.
- Давай, подымайся на точку, – скомандовал Илья Никитич новичку, прищурившись то ли от дымящей в зубах самокрутки, то ли чтобы внимательнее рассмотреть прыщавое лицо юного напарника. Затем причмокнул, будто в зубах застрял кусок мяса, недовольно качнул головой и сплюнул.
Парниша прытью вскочил по выставленным в виде ступеней мешкам наверх и оказался в укрепленном гнезде, где его уже ждали разложенные на специальных подставках полупустые ящики с боеприпасами и неизменный компаньон – станковый пулемет Калашникова, безвольно вперивший свое черное дуло в холодную, серую твердь потолка. Там было темно и зябко, костер с подкинутыми в него дровишками остался внизу, и новичку его чертовски недоставало. Еще недавнее ощущение домашнего уюта и спокойствия, которое так ненавязчиво поспособствовало его кратковременному отходу в мир грез, испарилось, оставив вместо себя смятение и все нарастающее беспокойство. И, чего уж тут скрывать - страх, дрожь которого рано или поздно коснется мышцы даже самого храброго воина, заступившего сюда в наряд. На Северную заставу.
Северная застава… Форпост на грани жизни и смерти, представляющий собой ржавые двустворчатые ворота и два укрепленных пулеметных гнезда по краям. Своим дряхлым телом он служил последней преградой в горле извилистого тоннеля, ведущего к Укрытию, а заодно и к тлеющей внутри него жизни.
А перед заставой – небольшой полукруглый плацдарм, служащий "расстрельной площадью" для всех, кто посмеет войти в шлюз за то время, что будет поднят заслон (огромная металлическая плита с аббревиатурой N.P.S. посередине).

Стахов закрыл за собой скрипучие старыми завесами ворота и поднялся к новичку наверх.
Снаружи опять подали тот же сигнал: два коротких гудка, один длинный. Ох, уж этот последний сигнал… Это значило, что "Монстр" притянул за собой "хвост". Явление, конечно, отнюдь не редкое, особенно в последние дни, когда вояжеры делают по нескольку выездов в сутки, а то и два-три за ночь, но Стахов был почему-то уверен, что чаще всего эта махина тащит на себе всякую нечисть именно в дни его дежурства на северной заставе. Именно в понедельник и четверг, будь они неладны. И сейчас, услышав этот длинный финальный сигнал, он ничуть не удивился. Удивление вызвали бы как раз только два коротких, но такого подарка от судьбы ждать было бесполезно. Особенно в это время суток. Под утро.   
- Тьма бы их поглотила, – зло прошептал Илья Никитич, доставая из ящика пулеметную ленту. – Каждый раз волокут на себе какое-то дерьмо, соплежуи хреновы! Патроны они берегут!
Новичок, которого звали Андреем, украдкой взглянул на начальника заставы и про себя отметил, что выглядит тот не ахти. Сказывались то ли ненависть, то ли изнеможение, но Стахов сейчас казался совсем не тем человеком, с которым Андрей заступил на дежурство двадцать часов назад. Тогда он величаво прохаживался по заставе длинными мерными шагами, не давая уснуть ни ему самому, ни тем двоим, что боролись со сном на другой точке. Подбородок приподнят, плечи расправлены, глаза - лишь тоненькие щелочки, следящие за каждым движением, за каждой тенью, возникшей в пределах заставы. А теперь его лысая голова плотно припала пылью, как у того бюста вождя из прошлого, что его однажды ради шутки прихватили с поверхности вояжеры. Изуродованное шрамами лицо перекосилось в ядовитой ухмылке, навевающей страха больше, чем приоткрытый заслон в шлюз. А глаза, помимо всегда присущей в них строгости и бдительности, прониклись усталостью и плохо скрываемой тоской.
"Да ему не мешало бы отдохнуть", подумал Андрей, подсчитав в уме, сколько же суток Илья Никитич ходит в наряды. "Вчера на Восточной, позавчера на Юго-западной…"  Дня три точно, может даже и все четыре, хотя должен был лишь дважды за неделю. Смысл этих изнурений Андрею не был ясен, понял он лишь одно – долго так он не протянет.
А тот, будто учуяв, о чем думает его малолетний напарник, казалось, приложил последние усилия, чтобы согнать с себя такие явные и все же не присущие ему признаки усталости. Провел ладонью по лицу, закрыв глаза, встряхнул головой, потом быстрыми передвижениями рук заложил ленту в пулемет и, клацнув затвором, повернулся к новичку лицом.
- Стрелять из этой штуковины умеешь? – Кивнул он на пулемет.
- А то, как же, Илья Никитич, – обиженным голосом ответил новичок. – Огневая у меня пять баллов.
- Это в школе что ль? Знаю я вашу подготовку в школе, – отмахнулся Стахов, затянувшись дымомь. - Сколько патронов стрельнуть дали? Десять, пятнадцать?
- Двадцать пять.
- Двадцать пять, – вдумчиво повторил начальник заставы. – Значит, вот что. Постоишь сейчас сбоку, посмотришь, что да как делать нужно, а придет "Чистильщик" где-то через часа два, тогда может и постреляешь. Понял?
Андрей угрюмо кивнул и, отложив свой автомат в сторону, бухнулся на мешок, давая понять, что ожидал-то он от первого своего наряда больше, чем просто "посмотреть что да как", но сказать об этом, конечно же, не посмел. Тем более, наглеть после того, как проштрафился, уснув на посту и испытывать на прочность "доброту" Стахова явно не было необходимости. Ведь кто его знает, какие мысли ходят в его голове – передумает и все. Потом лишь запишет в свою книгу нарядов, мол, боец уснул на посту, был наказан, выдворен, с целью отбывания наказания, за заслон и там… Кто же думал, что так получится? Стахову-то ничего не будет, его даже судить не станут – таких не судят, а его, Андрея, сожрут те черви, что пожирают трупы расстрелянной на заставе нечисти – их же просто в шлюз выбрасывают, трупы эти, а через час от них уже ничего не остается… Представив себе, что, подняв заслон, его могут не найти, Андрей весь скукожился и громко засопел, всячески пытаясь отогнать от себя дурацкие мысли.     
Илье Никитичу было уже за сорок. Он, конечно же, был строгим и даже иногда не в меру жестоким в отношении воспитания юных военных, не скупясь при этом на изощренные наказания, но большинство из тех страшных слухов, что о нем ходили, были всего лишь выдумками, сочиненными как раз для таких случаев. Выбрасывал бойцов он в промежуточный шлюз всего лишь несколько раз, и это было уже так давно, что и сам он не помнил ни кого именно наказывал таким способом, ни за какие конкретно прегрешения. В основном, он мог просто дать в нос, или, как вот сегодня, им просто обуяло желание схватить новичка за барки и швырнуть его куда подальше. И как бы там это не называлось, но оно действовало. В следующий раз они сто раз подумают, прежде чем присесть у костра и, откинувшись на стену из наложенных мешков, начать мечтать хрен знает о чем. На кордонах нет ящика с мечтами, только с патронами, дровами и продпайком.     
Большую часть своей жизни Илья Никитич провел на заставах Укрытия. Так уж тут заведено, в этой подземной империи выживших, что перед каждым трудоспособным мужчиной предстоял выбор: либо военное ремесло, либо, как альтернатива, пахота, работа на фермах или в кустарных цехах. Другого здесь не было дано. А Стахову, как потомку военачальников в третьем колене, даже в страшном кошмаре не могло привидеться, что он вспахивает землю, ухаживает за скотом или работает на фабрике, изготовляющей топливо для машин. И дело вовсе не в том, что он боялся труда, презирал хозяйственную работу или чурался провонять коровьим дерьмом, нет. Видел он всегда себя другим. И даже родословная, о которой он, по сути, так мало знал, здесь была ни при чем. Призвание свое он почувствовал еще тогда, когда впервые взял в руки автомат. Вот оно – его рало и его молот, его хлеб и его суть.
Нет, Стахов не видел себя славным воином, завоевавшим мир, не мечтал стать притчей во языцех, не грезил о подвигах и геройстве, не думал о репутации или, Боже упаси, об условиях жизни лучших, чем заслуживает обычный работяга. Илья Никитич самоотверженно считал себя лишь маленькой боевой единицей, ставшей препоной на пути из мира нежити в мир, в котором еще теплится жизнь. Видел себя эдакой спичкой, воткнутой в желоб, по которому стекаются нечистоты. Вот он, а вот его дружина – такие же спички, десятки спичек, которые стоят в ряд, плечом к плечу, готовые грудью принять все те напасти, что ниспошлет на них немилосердная судьба. Готовые сломаться, лишь бы не пошатнуться, не быть снесенными тем потоком грязи, что несется со сточных труб протравленного мира в их дома, к их больным детям, изнеможенным тяжкой работой старикам и женам, в чьих глазах больше не находилось места для надежды. Для любви. Для огня. Лишь потухшие поленья и пепел.
Его удел был предопределен еще с того самого дня, когда его, десятилетнего, родители, находясь уже здесь, в Укрытии,  передали пожилой паре и попросили присмотреть минут десять, пока у них закончится совещание… Но совещание тогда закончилось стрельбой. Из помещения администрации в тот день вынесли много носилок с телами, покрытых пропитавшимися бурыми пятнами простынями. Где-то среди них были и его родители.
А спустя шесть лет Стахов получил свой первый, но самый глубокий шрам, тянущийся от левой брови через все лицо и до мочки правого уха. Это было первое дежурство на Северной заставе.   

Всего застав было шесть, как и выходов из Укрытия. Шесть застав в шести тоннелях, разных по величине и длине, разных по значению. Они так незатейливо и назывались: Северный, Северо-восточный, Северо-западный, Южный, Юго-западный и Восточный. Выводили они, согласно расчетам руководителей строительства, на поверхность в разные части города.
На древней бумажной карте, приклеенной к стене у Северной заставы, само Укрытие и выходы из него были похожи на  нарисованное двухлетним ребенком солнце – кривой круг с отходящими от него такими же кривыми, толстыми и тонкими лучами. Роль лучей играли тоннели с промежуточными шлюзами на конце, а неправильной формы диск являлся самим телом Укрытия. Тремя толстыми "лучами" были обозначены транспортные тоннели – Северный, выходящий на станцию метро "Золотые Ворота", Восточный, соединенный с метро "Театральная" и Юго-западный, использующий в качестве выхода вестибюль станции метро "Университет". Остальные три были узкими, невысокими штольнями, через которые малыми группами наружу выйти могли только люди: сталкеры или ученые или те и другие. Но заставы на них стояли также, поскольку эти три тоннеля не имели ни шлюзов, ни шлюзовых заслонов, по той причине, что задуманы были изначально как вентиляционные шахты с фильтрационными установками, поначалу стоявшими через каждых десять метров. Позже фильтры убрали за ненадобностью и бывшие вентиляционные шахты стали использовать как выходы наружу.
Правда, изображение на карте уже  не отвечало действительной форме Укрытия, поскольку в первые времена, когда в него попало людей почти в три раза больше, нежели оно способно было вместить, экскаваторы здорово поработали над тем, чтобы расширить его границы. Даже не смотря на то, что при этом была принесена в жертву длина нескольких тоннелей, укоротившихся с запланированных ста-ста пятидесяти  метров к жалким десяти-пятнадцати.
И хотя карт после этого никто уже не рисовал, Укрытие на данный момент больше похоже на неправильной формы овал, сплющенный с одной стороны и разбухший с другой. Как отпечаток огромной калоши. Длинными "лучами" в новоиспеченном "солнце" оставались стометровые Северный и Северо-западный, а самым востребованным и самым практичным в пользовании и транспортировке оказался именно северный тоннель, который своим промежуточным шлюзом выходил почти в центр города.
Хорошо это или плохо, точного ответа никто не даст, но факт остается фактом - наиболее фортификационная и мощная застава, с дополнительными, хотя и почти съеденными ржавчиной, воротами и двумя пулеметными гнездами, помимо двух шлюзовых заслонов, находилась именно здесь.   
- Поднимай первый заслон, – будничным тоном скомандовал Стахов и юноша с многозначительным видом ткнул пальцем в большую прямоугольную кнопку с цифрой "1" на контрольном блоке, прикрепленном к стене за их спинами.
- Катится! – Радостно доложил Андрей, слушая нарастающий шум громадины, скатывающейся вниз по шлюзу.
Для Андрея это было первое дежурство, которого он ждал уже давно и с нетерпением. Как уже упоминалось, для всех ребят в Укрытии пятнадцать лет значил переход из детства во взрослую жизнь. Потому что именно при достижении этого возраста, перед всеми юношами вставал закономерный вопрос кем быть: фермером, работником, военным или, если есть задатки, сотрудником научных лабораторий. Обычно, в таком возрасте многие хотят быть военными. Оно и не мудрено: все легенды Укрытия были либо сталкерами, либо военными, а поскольку первые получаются из вторых, военная профессия считалась самой престижной из всех здесь возможных. Но не в меру жестокие, специальные условия отбора просеивали большую часть добровольцев как непригодных к строевой службе, оставляя только тех, кто действительно был способен обучаться военному делу, ходить в наряды, участвовать в формировании кордонов, а со временем и мог экспедироваться наружу.
Считалось также, что после первого попадания на Северную заставу для несения боевого дежурства, человек прекращает быть ребенком, даже если биологический его возраст таков, и становится мужчиной. Своего рода обряд посвящения, после которого нет пути обратно. Именно поэтому Андрей так долго ждал этой возможности – пройти испытание в Северном тоннеле.   
И хотя раньше Андрей много слышал о тех ужасах, что творятся на этой заставе, его сюда тянуло, как тянет к сундуку на чердаке, в котором спрятано то нечто, о чем и спрашивать-то запрещено, не говоря уже о том, чтобы его посмотреть. Но как же оно к себе манит - запретное! И страшно, и есть шанс получить по шее, но сил сопротивляться этому зову, идущему из недр любопытного естества, нет. Ноги сами ведут, разум зомбируется, глаза застилает туман и в непроглядной серой зыби видно лишь одно – сундук! Такой яркий, такой четко видимый, светящийся изнутри. Кажется, протяни руку и дотянешься к нему, прикоснешься рукой, схватишь за подковообразную рукоять и тяни… Тяни… Открывай… Смотри!
В детстве разные страшилки об этой заставе ему рассказывала бабушка, дабы он, играя, не приближался к тоннелю, обозначенному магической буквой "N". Конечно же, это не действовало – к тоннелю он все же приближался, дабы хоть боком к нему наклонившись и насторожив ухо, послушать те таинственные звуки, которые оттуда долетали. Иногда там стрекотал пулемет, иногда кто-то протяжно скулил, иногда ревел голодным медведем, иногда кричал от боли, а иногда даже тишина была такой осязаемой, такой натянутой, такой липкой, что больше не нужно было никаких звуков чтоб почувствовать на себе дыхание смерти.
Позже бабушкины страшилки уже стали больше походить на правду, особенно когда рассказчиком был его друг Олег, с которым они вместе учились, и отец которого сам заступал в наряды. А, повзрослев, Андрей понял, что страшилки-то и не выдумки вовсе. На северную заставу, как на самую излюбленную, постоянно нападали какие-то несусветные твари, известные и неизвестные, изученные и загадки, одиночные и стаями. Так, что людей оттуда часто выносили носилками, изуродованных, искалеченных, без конечностей, а то и вовсе месиво в целлофановых мешках на телегах привозили.
Нет, на другие заставы, разумеется, нападали не меньше, но атаки там были полегче что ли, да и частота поднятия заслонов на северном выходе была в разы большей, чем на всех остальных направлениях. 
Не зря кто-то давно дал северной заставе прозвище "Смертная"… 
- Закрывай и приготовься поднимать второй. Порядок помнишь? – Глаза Стахова холодно сверкнули, лоб рассекла глубокая морщина. – Повтори.
- Когда раздастся сигнал, приподнять заслон на четверть, посчитать до трех и включить сначала передний прожектор, затем боковые. После чего занять боевую позицию и действовать по обстоятельствам,  – с готовностью пионера ответил Андрей давно заученными фразами.
- Считать быстро, – напомнил ему Стахов.
"Монстр" был уже близко, о чем свидетельствовали плесканье разбрызгиваемой воды из-под семи пар огромных колес и усиленное бетонными стенами резонансное клокотание мотора. Наконец двигатель заглох и раздался короткий одиночный сигнал.
- Эй, на точке! – Выкрикнул Стахов. – Полная готовность!
- Есть полная готовность! – Ответил тот же юношеский голос.
- Стрелять только по движущимся целям! Патроны попусту не тратить! Увижу лишнюю дыру в стене, проделаю в ваших головах точно такую же! – Прокричал начальник заставы и затем, повернувшись лицом к Андрею, сказал почти шепотом: - Ну, с Богом. Открывай.
Андрей нажал на кнопку с цифрой "2". Отпустил. Нажал еще раз. Заслон поднялся на полметра.
В свете угасающего костра, ворвавшиеся в тоннель твари чем-то отдаленно напомнили Андрею тех, что были нарисованы совсем бездарным, видимо, художником на плакатах в учебке. На самом деле, они оказались совсем не такими миролюбивыми и забавными, коими он находил их на бумаге. Это были собаки. Вернее, это когда-то давно был вид млекопитающих под общим названием собаки, сейчас это был уже совсем иной вид, живущий по своим законам, своей, генетически изменившейся, природы.
Отсчитав до трех гораздо быстрее, чем это нужно было, Андрей толкнул пальцем тумблер и сверху, над его головой, щелкнуло реле огромного прожектора. Свет яркой внезапной вспышкой накрыл плац вплоть до приподнятого заслона, застав четырех тварей, разогнавшихся по направлению ко второму пулеметному расчету, на полпути. Но на них включенный яркий свет не повлиял никоим образом – они не остановились, как это было задумано, ни на секунду, продолжая свой четко скоординированный бег навстречу направленному на них пулемету. 
Будучи лишены кожного покрова; с раздвоенными челюстями, будто кто-то ударил по длинному носу топором, разрубив его пополам; гниющим раздвоившимся хвостом и с дырами вместо глаз, из которых постоянно сочилась беловатая слизь, эти твари были самыми уязвимыми из всех, кого можно было встретить на поверхности. Даже несильный пинок причинял им столько боли, что на какое-то время скулящего, агонизирующего существа становилось по истине жаль. Но, вместе с тем, спросите любого сталкера, собаки - это самые коварные и самые хищные создания, которых только могла породить лишенная всякого разума, зараженная неизлечимым вирусом, больная природа, со странным видением красоты и незаурядным чувством юмора. Опытные вояжеры подтвердят, что уж лучше повстречать в городе пять озлобленных банкиров, чем одну собаку.
И не мудрено - это были существа, одаренные телепатическими свойствами, прекрасным, в разы улучшенным, обонянием и способностью действовать сообща. Они всегда ходили стаей.  И если речь идет о нападении на заставу, первую партию они неизменно направляли, что называется, на убой, заранее зная, как именно поведут себя люди, стоящие за пулеметами в своих хорошо укрепленных гнездах. Но у них была своя стратегия, и каждый раз она что-то меняла. Многие согласятся с тем, что рано или поздно, под нашествием псов застава падет. Все зависит от того, насколько долго они будут оттачивать свое мастерство, как бы ни ужасно и, на первый взгляд, безумно это ни звучало. Животные обучались, они развивали свои способности с каждым разом все лучше, и, пожалуй, никто из  военных не станет отрицать, что их успехи в этой области превосходят успехи людей. Они пока теряют слишком много своих бойцов, но настанет время, когда по их трупам остальные дойдут до забравшихся под потолок пулеметных расчетов. И вот тогда…
Первый залп, как это делалось всегда и по правилам, прозвучал когда первая четверка псов уже была в готовности сделать прыжок. Короткая пулеметная очередь, коричневая кровь брызнула по мешкам с песком. Ни одного патрона мимо, как и приказывал Стахов.
В проеме под заслоном показалось еще несколько раздвоенных морд. Следующая партия. Эти разделились. Трое бросились на штурм той же точки, под которой уже дергались в предсмертных конвульсиях их собратья, а двое метнулись к Стахову и Андрею. И еще за мгновение до того, как Стахов успел нажать на курок, в проем из шлюза прошмыгнуло еще около десяти особей. Эти действовали согласно какому-то высшему, понятному только им одним плану: разделившись примерно восемь к двум, они сначала кинулись в обе стороны, но потом, спутавшись и заставив стоящего за пулеметом Корана сделать дюжину дырок в бетонном полу, ломанулись на Стахова. Пока первые из них получали свою порцию свинца из щедро раздающего пулемета, казалось бы, вполне предвиденную неким Собачьим Разумом, управлявшим этими тварями, трое самых отважных прижались к земле в готовности сделать прыжок. Апорт! Стахов, насмотревшись на дрессированных псин за свои годы, не обратил на это никакого внимания, но для новичка это было что-то из ряда вон выходящее. То, как они прыгнули - словно по команде, словно в них сработал какой-то единый механизм. Да, Илья Никитич их сразу же их срезал, отбросив назад струей из задыхающегося пулемета, но следующей паре это едва не удалось – по крайней мере, их ужасные морды мелькнули в каких-то двадцати сантиметрах от испуганного лица Андрея. Следующим помешал уже он сам – пальнул из своего автомата наугад, даже закрыв при этом глаза, но когда открыл и увидел, что не промахнулся, едва не зарделся от чувства гордости за себя.
Но даже, несмотря на его помощь, в бетонном полу бесполезных дыр становилось все больше и больше. А из темного проема хитрых тварей все прибывало и прибывало, будто за те полминуты, что "Монстр" въезжал в шлюз, их вбежало туда все городское семейство. Партия за партией, и каждая особь имела, казалось, свою первичную директиву – действовала обманчиво, резко меняя направление движения. Некоторые из них, по крайней мере так показалось Андрею, сознательно шли под пули, давая возможность другим подобраться к возвышениям из мешков поближе. 
- Ч-е-е-ерт!!!! – Завопил Коран, видя, как лента у его ног, подпрыгивая в безумном темпе, становится все короче и короче.
Времени на перезарядку нет. Если прекратить стрельбу хотя бы на минуту, они обязательно допрыгнут! Допрыгнут. Господи, они же только этого и дожидаются! Они же ждут, только и ждут, когда у нас закончатся патроны, чтобы вывести из тени свои основные силы! От этих мыслей Андрею стало не по себе, его затошнило и от прежней уверенности в себе, гордости за то, как он умело завалил нескольких псов с закрытыми глазами, не осталось и следа. Он впервые осознал всю опасность и близость смерти. Такой клыкастой, такой страшной, безглазой смерти.
Нет. Они отступают. Слава Богу, они иссякают. Их сил не хватило совсем чуть-чуть для того, чтобы осуществить свой зловещий план.
- Прекратить огонь! - Закричал Стахов у него над ухом, но для Корана этой команды и не понадобилось – пустая лента бесполезно лежала на полу, в груде пустых дымящихся гильз, а в рожке его автомата оставалось не больше пяти патронов. Не больше было и у Андрея.
- Штаны не намочил? – Озарила лицо Стахова скудная улыбка.
- Да они же… чуть не допрыгнули сюда, – переводя дыхание, Андрей сел на мешок и расстегнул верхние пуговицы на своем кителе. Бессильно опустил автомат на пол.
- Они всегда чуть не допрыгивают, - задумчиво ответил Илья Никитич.
- А если патроны кончатся?
- Патронов всегда хватало, и перезаряжаться успевали. Пока заслоны работают, можешь не дрейфить, сынок.
- А если перестанут работать? – Не унимался Андрей, сверля глазами деревянный пол.
- Не перестанут. – Заверил его Стахов, не отягощая себя подробным объяснением почему, и оценивающе посмотрел на корчащиеся тела собак. Потом сплюнул на сторону и недовольно покачал головой: – А дыр-то понатыкали. Снайперы, м-мать…

"Монстр" тихо просунулся из шлюза в тоннель, раздавливая своими огромными колесами еще живые, скулящие от боли, беспомощно подергивающиеся тела отвратительных четвероногих тварей, и остановился перед ржавыми воротами заставы, заглушив двигатель.
Мало кто уже вспомнит, за что именно этот образец автомобильной техники, предназначавшийся для перевозки людей и грузов в своем фургоне и имевший достаточно мирное название "Урал", обрел это прозвище. Наверное, причина скрывалась в его внешности. Она действительно могла нагнать страху на кого угодно. Достаточно было одного взгляда на этот огромный клин впереди, которым он, подобно ледоколу, расчищал себе путь, зачастую пробиваясь сквозь стены живых масс, пулеметы на крыше фургона и на прицепе, который он тягал за собой повсюду, чтобы уже понять – перед вами не просто гражданский грузовик. Придавал машине устрашающего вида и укрепленный кузов, дополнительно обшитый листами брони, практически не пропускающий внутрь кабины свет, за исключением тех узких щелей, что образовались вместо лобового стекла и боковых окон, словно у бронемашин времен Первой мировой. Зарешеченные четыре пары мощных наружных фар, помимо основных, установленных на крыше и на клине, превращали бывший гражданский Урал в железного монстра с выпученными глазищами - ощетинившегося, опасного, злобного, готового смести со своего пути любую преграду. 
Истинно настоящий монстр о четырех колесах!
Водительская дверца со скрипом отворилась, и из кабины показалось довольное лицо с лучезарной улыбкой и сияющими двумя рядами белых зубов. На лысой голове красовался ярко-оранжевый гребень из вертикально выставленных, словно накрахмаленных, волос. Этот чудаковатый водитель "Урала", а по совместимости "дальний" сталкер и вояжер был личностью неординарной и не совсем, на первый взгляд, нормальной. 
О, Андрей был наслышан об этом человеке. И, в частности, о его гребне, который он именовал прической и называл ее незамысловатым словом "ирокез". Что сие слово значило, для многих было загадкой, как и то, откуда он позаимствовал это слово, но людям, подобным этому, в Укрытии уже никто не удивлялся – семь лет постоянных вылазок не могли не сказаться на психике человека.  И хотя, находясь в Укрытии, он появлялся на людях чрезвычайно редко, из дому практически не выходил, Андрею все же несколько раз повезло узнать этого человека в толпе. Но детально разглядеть его было невозможно: тот всегда был одет в черный плащ и вечно нахлобучивал на голову капюшон, из глубины которого практически не было видно ни его лица, ни его глаз, ни этого дивного гребня.
Вот никогда не перестаешь удивляться этим людям – сталкерам. Возвращаются с поверхности – светятся от счастья, будто дети, вернувшиеся из Диснейленда с мешком сладкой ваты. А побудут дома дня два и начинают чахнуть, увядают как вырванные с благодатной почвы растения. Говорят, что сталкером стать нельзя. Как нельзя овладеть каким-либо талантом в результате обучения. Можно стать гениальным стратегом, что называется, от Бога, опытным командиром, разведчиком, вояжером, метким стрелком, но стать сталкером – никогда. Это как картежный шулер. Есть люди, которые во что бы то ни стало, стремятся ими быть: тратят все силы на изучение всевозможных карточных комбинаций и способов смухлевать, учатся понимать психологию и логику игрока, тренируют руки, да что там говорить – у некоторых на это уходит полжизни! А есть люди, которые этим даром просто обладают. Заложено это в них, как бывает заложен в человеке музыкальный слух, благодаря которому можно распознать утонченное звучание небесных флейт на фоне урчания десятка экскаваторов.
Но там, на поверхности, не достаточно быть просто одаренным шулером - нужно быть фантастически одаренным шулером, чтобы, поставив на кон свою жизнь, уметь так намахивать собственную судьбу, как это делает этот чудила с гребнем и его друзья. Так мухлевать, чтобы повесить дьяволу шестерки на погоны и незаметно подложив себе пики в прикуп, оставлять смерти саму шваль. Уметь сохранить свою жизнь и еще сорвать банк!
- Здорово, Илья Никитич! – Весело выкрикнув приветствие, "ирокез" спрыгнул на землю и Андрей заметил, что странная у него не только прическа, а также и одежда. Если это можно было назвать одеждой вообще – красные широкие штаны из блестящей атласной ткани со свисающими лоскутами белой бахромы по бокам и широкий черный пояс в несколько раз обмотавший талию. А выше - голый торс, какие-то разноцветные повязки на руках и шее, татуировки с заумными узорами на груди и правом плече.
Андрея, при виде этого полунагого туземца  передернуло, словно он нюхнул нашатыря. В тоннеле, конечно, не было настолько холодно, чтобы надевать бушлат, но снять с себя китель и майку он отказался бы даже под страхом смерти.
- Здоров, Бешеный, – безо всякой радости в голосе, ответил Стахов, свесившись своим массивным телом с укрепления. – Ты это что за собачье кодло притащил? Патрончиков может, пожалел? Или мне решил подарки преподнести?
- Да что вы, Илья Никитич, - развел руками названный Бешенным чудак, - какие подарки? У нас патроны закончились еще часа за два. Обстреливали этих гадов пока все запасы не истратили.
- Обстреливали? – Прищурив глаза, переспросил Стахов. – Это еще зачем вам нужно было? На "Монстра" вашего кидались небось?
- Все вы Илья Никитич, не верите. Все считаете, что мы за ваш счет отдуться хотим. Думаете, мне в радость пускать эту гадость в шлюз? Да была б возможность, я своими руками их передушил бы всех. Они же, гниды, нам прохода не дают. Вон с Почтовой площади еле ноги унесли. И то, твари, со всех сторон обкладывают! Хитрят, сучары!
- Ладно, ладно, своими руками он… - Отмахнулся Стахов и вытащил из кармана еще одну аккуратно склеенную самокрутку. – Ты лучше скажи, что на Почтовой делал-то, вас ведь вроде как на тот берег отправляли.
С другой стороны машины открылась пассажирская дверь и над кабиной показалась еще одна лысая башка. Лицо у этого типа было отнюдь не таким дружелюбным, как у Бешеного. На его голове не было "ирокеза", но и быть ему там, даже при всем желании, негде – шов на шве, будто кожа у него на черепе была сшита с неровных лоскутов ткани телесного цвета. Расплющенный нос, свидетельствующий о многократной встрече с боксерскими перчатками, жилистая шея и мощная трапеция, выглядывающая из-под расстегнутого сверху сталкерского комбинезона, намекали на то, что обращаться с этим человеком нужно очень осторожно, если нет, конечно, желания испытать себя на прочность.
Профессиональный боксер, начавший заниматься этим видом спорта еще тогда, когда мир принадлежал людям, он до сих пор совершенствовал свое мастерство, поддерживая себя в надлежащей физической форме и  даже создав свой бойцовский клуб. Делясь опытом, тренировал он там самых талантливых, самых сильных юношей, - как телом так и духом, - оказаться в числе которых было не так уж и легко. Его методика, включающая в себя ежедневное обливание холодной водой и кросс по тоннелям, не говоря уже о многочасовых изнурительных тренировках в зале, были по зубам далеко не каждому юноше, решившему отдаться этому виду спорта.
Он был требователен и строг к своим ученикам. Он всегда повторял, что жизнь  - это всего лишь непрочный орех, временно застрявший в острых зубах смерти. И весь смысл человеческого бытия состоит в том, чтобы продержаться как можно дольше, не давая держательнице косы сомкнуть на себе челюсти, раскусив и проглотив всего себя без остатка. И чем самоотверженней и упорней тренировки, тем больше шансов укрепить обволакивающую жизнь скорлупу - свой дух…
Его звали Тюремщик.   
Никто и не помнил уже, как он сам попал в Укрытие - не потомок ни олигарха, ни политика, ни звезды эстрады. Мало кто знал, что этот боксирующий громила уже на девятом году жизни был приговорен к отбыванию наказания за тяжкое преступление, и направлялся в колонию для несовершеннолетних, но лишь по воле случая вместо тюремной клетки, он попал сюда, в Укрытие, никому так и не рассказав за свои сорок пять лет за что именно был осужден.     
Вот это – настоящий сталкер, восторженно рассматривая груду выпирающих с-под одежды мышц подумал Андрей. Как же он похож на того актера с обложки видеодиска с бесхитростным  названием "три икса", что его друг Олег выменял у какой-то девчонки в школе. Как две капли воды. Вот бы уж посмотреть то кино, продолжал мечтать Андрей, ну точно, наверное, не отличишь одного от другого.     
- Никитич, хорош допросы устраивать, без тебя есть перед кем отчитываться. – Буркнул он, склонив голову набок и скорчив кислую рожу. - Да и сам знаешь, как бывает: туда отправили, а сюда приехали. Спустись-ка лучше, я тебе покажу кое-что. – Подмигнул он и спрыгнул с подножки на землю, громко хлюпнув в лужу крови. – А после будешь спрашивать, что мы делали на Почтовой.
И потом добавил тихо, почти неслышно: - Это если не забудешь, о чем спросить хотел.
Стахов очередной раз затянулся, выпустил изо рта облако сизого дыма и, важно покачиваясь со стороны в сторону, направился к ступеням, ведущим вниз. Так уж повелось, что если Тюремщик говорит "покажу кое-что", то это значит, что посмотреть будет на что. Об этом знал также и Андрей, однажды услышав от Корана, как этот сталкер, сказав, что посмотреть будет на что, доставил в лабораторию чей-то огромный глаз, размером с колесо "Монстра", озадачив почти всех профессоров в "Бионике", уж как те были привыкши ничему не удивляться. А на прошлой неделе, когда он сказал "кое-что", в кузове его машины оказалось ящиков десять пятизвездочного коньяка, один из которых благополучно осел здесь, на Северной заставе, и был добросовестно уничтожен в течение нескольких дней, за что вечная слава доблестному сталкеру!
Но видеть самого Тюремщика Андрею раньше не приходилось. Он, так же как и его странный друг с не менее странным прозвищем "Бешеный", в людных местах появлялся в исключительных случаях, в основном пропадая в самостоятельно вырытом подвале на дальней окраине Укрытия, где был и его дом, и его тренажерный зал, и боксерский ринг. Такой уж народ, - этот Сталкер, - стеснительный и робкий.   
Поэтому когда Андрей услышал опять это "кое-что" из уст Тюремщика, он тут же, почти не контролируя себя, забыв обо всех своих страхах о допрыгивающих собаках и усталости, свалившейся на его поникшие плечи полными мокрого песка мешками, понесся вниз вслед за Стаховым. Оставил наверху даже свой автомат, за что уже имел все шансы схлопотать от начальника заставы оплеуху. Но думать об этом он уже не мог.
- Снова набрел на водочный Клондайк, Тюремщик? – В предвкушении очередного сюрприза, спросил Стахов, распахивая стонущие старыми завесами ворота.
- Е-если бы! – Протянул тот. - Больше такого Клондайка не сыщешь. А в подвалы лезть без лишней надобности отчего-то, батенька, не очень-то и хочется. Вот если бы убрать бутылку сначала для храбрости, тогда может и быть. А, ладно. Глянь-ка лучше, что мы нашли сегодня на Почтовой.
Стахов, осторожно переступая через трупы собак, подошел к Тюремщику, взглянул внутрь фургона, и на его лице тут же отразилась непонятная улыбка. Так, словно он увидел там старого знакомого, с которым бы триста лет не видеться. Одновременно и разочарование, и удивление с примесью отвращения.
- И на что мне смотреть? – Повел рукой Стахов и уставился на Тюремщика. – Ты приволок сюда дохлого черного? И что?
Из-за его плеча заглянул в фургон и Андрей. И хотя его лицо не выразило удивления, разочароваться он успел не меньше Ильи Никитича. Черный? И все?
Протянув вперед, словно защищаясь, свои когтистые полузвериные, получеловеческие лапы, в специальном багажном отсеке недвижимо лежало скрюченное, тощее как тарань, заиндевелое черное тело, покрытое пылью и грязью, сплошь изрезанное чьими-то острыми клыками и когтями, с обрывками кожи и выцарапанными глазами. Его лицо, или же морда – черт поймешь как правильнее - почти ничего не выражающее при жизни, сейчас вообще было похоже на засохшую, а перед этим повядшую тыкву с круглым провалом для рта и высохшими отверстиями для глаз. Череп был в одном месте продавлен, в другом зияла дыра величиной с кулак. Вокруг рта черная кожа потрескалась, будто от длительного крика, будто черный кричал не один час, зовя кого-то на помощь. Своих, чужих, без разницы. И хотя известно, что черные никогда не зовут на подмогу – их загробный вой может означать что угодно, но только не призыв о помощи, - смотря на него, не можешь не думать, что этот все же звал. Его тело выглядело таким истерзанным, таким несчастным, таким жалким, каким еще ни разу не видели трупы черных. Да, их находили на поверхности, да, они могли пасть в неравной битве с собаками, да, их могли убить банкиры, да, они могли попасть в аномальные поля, да, их, в конце концов, могли застрелить сталкеры, но, черт побери, их никогда не видели мертвыми в такой жалкой позе и с таким множеством ранений. Они всегда умирали, как бы это безумно не звучало, с достоинством, никогда не становясь на колени, никогда не прося о помиловании, не закрываясь руками, не пряча голову, не проявляя ни страха, ни сострадания…
Но этот черный… Даже предполагать не хотелось, кто бы мог такое сделать с этим существом.
Но для Ильи Никитича этот фактор, равно как и само высохшее тело черного, не представляли никакого интереса: ну, сдох так сдох. Мало ли что на поверхности происходит? Вон ученые из "Бионики" вообще утверждают, что в мире каждый день природа-матушка создает какие-то новые жизнеспособные образцы флоры и фауны, полностью приспособленные к условиям существования в нестабильной среде, и в разы мощнее тех особей, что есть сейчас. Так чему удивляться, что этого бедолагу кто-то заставил упасть на колени и закрываться руками?
Стахова сейчас больше занимало другое: опытный сталкер, конечно же, не стал бы тащить в Укрытие просто так тело мертвого мутанта, - к нему ведь и прикасаться-то лишний раз неохота, - а, значит, он еще чего-то недопонял. В чем-то здесь крылся подвох, но в чем? Илья Никитич беглым взглядом окинул еще раз скрюченное тело и посмотрел на Тюремщика, пытаясь разгадать, в чем же тогда секрет этого чуть ли не брызжущего искрами взгляда.
- Ты что, не видишь этого, Никитич? – Спросил он.
- Не вижу – что?
- Ну, вот же, глянь! – Тюремщик потянулся к мертвому телу и выдернул с-под него клок синей материи. – Видишь?
- И что? – Все еще находясь в блаженном неведении, улыбнулся Стахов. – У нас одетый черный?
- Не в этом дело, – терпеливо качнул головой сталкер. – Но подумай: ты выдел раньше, что-либо подобное? Только честно?
- Постой, постой, - захлопал ресницами Стахов и встряхнул в воздухе указательным пальцем. – Ты же не будешь мне сейчас рассказывать, что черные начали эволюционировать, превращаясь обратно в людей? Сегодня они в одежде, а завтра они будут пользоваться расческой? Скажи, что нет!
- Ты так и не понял, - коротко качнул головой Тюремщик и протянул Илье Никитичу другой клок материи, такого же синего цвета, только побольше. Сомнений не было – это была та же ткань, что и выдернутый с-под черного клок. Но на нем имелось еще кое-что. То, что заставило Стахова действительно забыть обо всем остальном и, вперившись полными изумления глазами в темный прямоугольник, аккуратно пришитый к материи серыми нитями, самозабвенно водить по нем пальцами, будто определяя подлинность древнего гобелена.
Это была нарукавная нашивка, шеврон, с изображенным на нем выезжающим из тоннеля поездом, а сверху была надпись: "Харьковский метрополитен".
Стахов поднес его к глазам, внимательно рассматривая каждую букву и пытаясь привести в порядок взбудораженные мысли, вмиг вспорхнувшие в его голове, как стая напуганных ворон на городской площади.
- Что ты хочешь этим сказать? – Спросил он, наконец, подняв на Тюремщика полные недоумения глаза. – Что этот черный притащился сюда из Харькова?
- Из Харькова? – Переспросил рыжеволосый напарник Корана. – А где это, Харьков? 
- Я ничего не хочу сказать, но думаю, что да. – Проигнорировав вопрос рыжего, нахмурился Тюремщик, и пошарил рукой за закрытой створкой фургона. – Вот.
Он протянул Стахову зеленый армейский вещмешок. Или, точнее, то, что от него осталось.  Оборванный весь, дырявый, с одной только целой шлейкой, тем не менее, он не был пуст. На дне что-то лежало, небольшое и не грузное, что-то, что принадлежало мертвому черному. И это обстоятельство настораживало еще больше, придавая итак обескураживающей ситуации еще большей загадочности. Ведь они, уподобившись зверям, не нуждались больше ни в одежде, ни в ручной поклаже.

Наблюдая за Стаховым, словно в замедленной съемке, осторожно запускающим в мешок руку, взбудораженная фантазия Андрея нарисовала перед его глазами удивительную картину. Илья Никитич из обычного вояки в затертой военной униформе, словно по взмаху волшебной палочки, превратился в чародея, завернутого в длинный шелковый халат, синий с золотыми звездочками, в нижней части лица вдруг проросла белоснежная борода, а на голове возник конической формы колпак. В руке он держал Мешок Желаний, из которого вот-вот должен был извлечь прибор, могущий выполнить самое заветное желание каждого из здесь присутствующих.
Андрею так в это хотелось верить, что он даже не стал делать других предположений. Его, еще, по сути, детская, не успевшая зачернеться беспросветностью подземного бытия, не протравленная отчаяньем душа, еще наивно верила в чудо. И образ волшебника, отпечатавшийся в его памяти из какой-то пожелтевшей детской книжонки, казался ему таким реальным, таким возможным, что даже зияющие сквозь него шрамы на лице "чародея" и черная, вся в заплатках, грубая униформа с повисшим на плече противогазом и торчащий из-за спины ствол "калаша" не могли его исказить.
Стахов пошарил в мешке и вытащил оттуда... Нет, к сожалению, это был не прибор, исполняющий желания. А всего лишь ветхий, кое-где поеденный ржавчиной, прямоугольной формы аппарат с ручкой для ношения, кнопками и крутилками разной величины. Своим появлением в руках начальника заставы, он развеял волшебный образ, вернув Стахову прежний вид, не имеющий никакого сходства с загадочным ликом чародея в синем, усеянном желтыми звездами, халате и остроконечном колпаке.
И хотя воображаемый образ рассыпался, интерес в глазах Андрея от этого лишь усилился. Он еще не знал, что это за вещь у Стахова в руках, но оторвать от нее любопытствующего взгляда уже не мог.   
- Что это? – Первым нарушил тишину он, в десятый раз перечитав ничего не объясняющее название странной вещи. Panasonic.
- Магнитофон, – ответил кто-то из-за спины.
- А что такое "магнитофон"? – Почесал за ухом Андрей, не оглядываясь.
- Штука такая, на кассетах, – ничего не проясняющими терминами, сказал тот же голос.
- Ты включал его? – Спросил Стахов у Тюремщика.
Тот покачал головой.
- Боялись сломать, – объяснил Бешеный. – Его и так собаки по всей улице мотлошили… Вещмешок этот…
Стахов аккуратно, будто держа в руках хрупкую статуэтку, повертел магнитофон, осмотрел его со всех сторон, особенно приглядевшись к набалдашнику, примотанному к отсеку, где должны были быть батарейки, и затем так же аккуратно, словно тот вот-вот мог рассыпаться, поставил его на металлический пол фургона.
Откуда-то из глубины его естества, из дна колодца памяти, из ила давних воспоминаний всплывали какие-то пузырьки с застывшими в них размытыми фрагментами. Цветными, но расплывчатыми, словно смотришь на них через рифленое стекло. И лица там были какие-то не настоящие, румяные, загорелые, со странным оттенком кожи, не таким белесым, как у него и у всех людей из подземелья, и улыбались они как-то по-другому, и смеялись не так, и звучала там удивительная музыка. Живая, дышащая, заигрывающая.
Музыка…
Впрочем, он видел такую вещь и раньше, еще при той жизни, но пользоваться ею не умел. Когда-то ему отец подарил ему ай-под – он это помнил хорошо, - но тот был совсем не таким: у него не было отсека для кассет и кнопки были другими, не такими большими, и звук регулировался не такой огромной болванкой как в этом аппарате.
Стахов вытащил очередную самокрутку, нервозно потеребил ее пальцами и поднес ко рту. Чиркнул спичкой. Затянулся.
- А это точно было у него в рюкзаке?
- Да, – кивнул Тюремщик,  – рюкзак был недалеко от этого бедняги, когда мы его нашли.
- Толком можешь рассказать, как именно вы его нашли?
Тюремщик огляделся, будто проверяя, никто ли посторонний их не подслушивает, почесал заросшее щетиной лицо.   
- Как, как… Музыка, значит, играла у нас в машине и тут помехи пошли. Я сразу смекнул, что это радиомаяк. Помнишь, лет десять назад у нас такие тоже были? – Стахов кивнул. – Так вот они всегда звук гасили. Бывает, включишь что-нибудь послушать, а оно как заскрипит! Аж в мозгах эхом отдает! Так же и сегодня: едем, значит, возвращаемся по проспекту, и вдруг как завизжит эта хрень! Ну, мы и поняли, что где-то поблизости кто-то пеленгует. Начали искать, и нашли этого, - он кивнул на труп, - у входа в подземку… На почтовой. Бедолага, хотел прорваться в метро, а там же сам знаешь – заслон. Так он в двери колотил, руки вон до костей посбивал, там на двери крови полно. А рядом маяк на автопеленг выставлен. Мы, значит, его взяли, а тут это собачье полчище… Еле оттуда ноги унесли. Ну а по пути уже увидели этот рюкзак, поняли, что это его. Пришлось отбивать у собак. 
- Понятно, – настороженно водя глазами, сказал Стахов. – Как думаешь, сколько он там пролежал, у Почтовой?
- Ну, судя по тому, что труп уже высох, думаю, не меньше трех месяцев. Солнце туда не доставало, тенек там, потому и сгорел. А хотя… черт его знает, как там на них солнце влияет, их вроде и днем видели прогуливающихся. Может, и не берет вовсе?
- М-да. – Стахов озадаченно потер припыленную лысину. – Три месяца провалялся, это срок ничего. Что ж, посмотрим, за какие грехи умер этот дальний странник. 
Он поводил над магнитофоном рукой, словно пытался его загипнотизировать, а потом, положив палец на кнопку с изображенным на нем треугольником, нажал ее. Магнитофон исправно загудел, кассетные катушки пришли в действие, закрутились. Сначала одинокий динамик исторгал из себя только шум помех, какой-то шорох и стрекотание, но потом из него зазвучал голос. Мужской, ровный, спокойный.

Здравствуйте, дорогие братья и сестры из Киевского метрополитена!  Мы верим, что вы слушаете эту запись, а это значит, что мы не напрасно надеялись и уповали, возлагая молитвы к Господу, что вы есть и вы живы! Это голос ваших собратьев из Харьковского метро и если наш посланник донес его до вас, то это значит, что вы не одни, кто выжил в этом мире и теперь у нас появится Великая Надежда! Да будут пророчимы мои слова!   
Дорогие друзья, мы - братство Христиан, мы - последнее племя выживших, мы – жители станций Советская, Проспект Гагарина и Спортивная из последних сил отбиваем атаки врагов, удерживая оборону нашего дома. Мы нуждаемся в защите, у нас заканчиваются боеприпасы и лекарства, одежда и питание, у нас остался всего один работающий фильтр для очистки воды и один генератор. Братья, - голос вдруг понизился, дрогнул, будто по лицу оратора потекли слезы, - братья, мы умираем. Еще в прошлом году нас было две тысячи, сейчас нас осталось меньше трех сотен. Наши силы иссякают, мы голодны и больны, мы лишены возможности подниматься на поверхность. Нам нужна ваша помощь. И у нас есть, что предложить вам взамен. 
Мы наладили отношения с черными, братья, у нас есть проводник, который может с ними общаться, мы больше не враги! Мы знаем, что делать, чтобы оживить мир – мы знаем, как вернуть почве жизнеспособность. Мы придумали накрытие, под которым могут жить растения днем и даже вырастили первый плод! Братья, мы смогли избавиться от многих мутировавших видов, в частности от собак и можем вам в этом помочь.   
Черные могут быть нашими почтовыми голубями. Они не боятся солнечного света, они могут идти в зной и в снег. Они согласны быть нам опорой и помощником, верьте!
Если вы не отторгнете наше предложение, мы вместе сможем выжить! Мы вместе вернем себе верхний мир! Пускай на это уйдут года, пускай мы уже до того момента и не доживем, но хотя бы ради наших детей, ради следующего поколения, ради наших правнуков! Мы должны попробовать! Даже если на это есть один шанс из миллиона, даже если надежда столь призрачна, что ее и не видно – мы не должны пройти мимо!
Не отвернитесь от нас! Мы в вас верим! Мы – сможем! Мы – найдем ВЫХОД!

В магнитофоне что-то щелкнуло, и он затих. Тихо стало и в тоннеле. Пораженные, зачарованные голосом из кассетной ленты, все стояли, погрузившись в транс собственных мыслей, не сводя глаз с остановивших свой круговорот кассетных катушек и даже не смея пошевелиться. Не отваживаясь и заговорить.
Тишина длилась еще час, а после этого Укрытие превратилось в жужжащий улей.

****

Отредактировано Death Fataller (2008-12-09 09:14:08)