Июльский ночной ветерок разбросал меня по комнате, размазал по обоям.
Все ошметки недоуменно дружно глянули в окно и оскорбились в спину ветерку.
Пазл сознания разрушен, полдюжины фрагментов ветерок швырнул под диван, еще полдюжины, пожевав, выплюнул, остальные увел с собой.
Ночной уличный свет усмехнулся, нагло перекинув через подоконник свои длинные нелепые ноги – сел.
Он говорил, что ночи бывают обжигающие и терпкие, как кисель; что город этот слишком настырный; что все мы бренны; что от паренька сегодня девчонка уйдет к другому; что некоторые его бездарные коллеги освещают улочки Милана, тогда как он, выдающийся отпрыск сияния полярных звезд и легкой руки Эдисона, вынужден ночь за ночью освещать осколки моего сознания.
Сознание не проронило ни слова.
Ночь ускользала от нас прочь с безупречной гладкостью. Стыдливое как юная девица, розовеющее по поводу и без, утро, сводило на нет болтуна. И пока никто не видел, с неоправданным спокойствием я стекалась в центр комнаты.