ЧАСТЬ 1. В квартире. Вечер.

- Представляете, наша Петровна-то с балкона сиганула!..

- Ах-ах-ах…

Двери лифта разъехались, и Катя уловила обрывки разговора. На улице накрапывал мелкий дождик, скамейки у подъезда промокли, и ветераны труда и приподъездного отдыха собрались на лестничной клетке, у дверей пострадавшей. Они уже плохо слышали друг друга (возраст, возраст…), а оттого говорили громко. Стоя на этаж ниже, Катя всё прекрасно слышала. Только участь соседки с верхнего этажа ее сейчас волновала крайне слабо, а лучше сказать – не волновала вообще!

Стальная дверь, оббитая с двух сторон, надежно отрезала девушку от подъездной трескотни.

Катя бросила связку ключей (от машины - отдельно) на тумбочку в прихожей; опустила на пол пакет с продуктами; сняла туфли. У, эти дряхлые уроды!, даже под старость спокойно людям пожить не дают! Еще труп в морге остыть не успеет, а они уже – шасть! – по квартирам: на похороны деньги собирать. И лица такие – лицемерные, сморщенные, печальные. Такой случай! А как же не беспокоиться – следующая очередь за ними. Катя дернула головой, вылетели заколки, поддерживающие высокую – королевскую – прическу, и черные, хорошо ухоженные волосы брызнули тугими кольцами на плечи.

Попробовала, как обычно, рассмеяться, - не получилось; синие, широко поставленные глаза остались серьезны.

И дело тут не в сумасшедшей старухе, которая не понятно почему прыгнула с балкона головой вниз, а дело в том …Всё, хватит! – оборвала себя Катя. – Нет. Нет. Нет.

Как хорошо дома, - проговорила она вслух.
Как приятно выговаривать это слово: «дома», и смотреть на трехкомнатные апартаменты, пусть не особо шикарные, но обставленные со вкусом, уютные, но самое главное – ее собственные. Свадебный подарок мужа. Вот так то.

Повесила на плечи строгий синий костюм; юбка на палец выше колена – так одеваться могли только госсекретари, бизнесвумен и молоденькие девушки, не желающие, чтобы их принимали за шлюх. (Правда, для этого нужно …иметь богатого папочку). Катя набросила на розовато-молочные плечи халат (не любила загорать – кожу сушит); со вкусом подвязалась мягким пояском. Халат заструился на ее теле золотистыми волнами. И пошла на кухню: варить кофе. Аркадий Петрович обедать сегодня не придет. Зато придет Галка, единственная подруга, оставшаяся из того, до замужества, времени.

В дверь позвонили.
- Иду! Иду! – автоматически крикнула Катя, успев поймать себя на мысли, что всё равно не слышно.

Щелкнул замок. Ага, так и знала, денежки на похороны: да нате вам, подавитесь! И вам спасибо. Адье.

Знала бы Катерина, какую роль сыграет в ее жизни прыжок с балкона, она бы отнеслась ко всему серьезнее. Но в маленькой женской головке были все мысли, за исключением этой.

В результате каких-то непонятных генетических скрещиваний Катя уродилась настоящей гречанкой: и не сегодняшней, не современной, - а той, классической, с берегов Понта Эвксинского (Море Гостеприимное – древнее название Черного моря, прим). Посыпать побелкой и голой поставить – от эрмитажных скульптур не отличишь. Ее бы назвать Дианой, Андромахой или еще как-нибудь экзотически; а ее назвали совсем по-русски: Катька. Хотя, впрочем, тоже имя царское.

За полгода сходила к родителям раза три и то, по делу: кое-что нужно было забрать – из личного: фотографии, дневники, разные мелочевочки памятные.

На кухне запахло хорошим турецким кофе. Выпила, растягивая удовольствие: до прихода Галки оставалась еще тьма-тьмущая времени, решила пока принять душ.

В квартире наверху пронзительно завыли. И что-то взорвалось в Катькиной груди: резануло, стрельнуло, - да так, что невыносимо. И пересиливая себя, она понеслась в ванную. Включила струю на полную мощь и только после этого с надрывом закричала:
- Костя, Косточка, любовь ты моя первая! Зачем ты так со мной? Зачем? Зачем…

Они дружили еще со школы. Детская наивность, святая романтика. Они поссорились один-единственный раз, когда она сделала аборт; но это было уже позже, после школы. Костя поступил на заочное, работал водителем у медиков, по районам к больным возил – какая семья, какие дети? Катя понимала, что выбора у нее нет, потому и сказала ему только «после того как», постфактум. И надо же - разобиделся; другой на его месте радовался бы – от хлопот избавили. Но Костя, потому и Костя, что он не такой как все – милый…Они тогда не надолго поссорились, почти сразу же и помирились: сам с букетом под двери прибежал – прощения просить. Катя бы и не сказала, какой ее парень, - а жизни без него не представляла.

Сама она с первого раза в вуз не поступила, пошла на курсы; потом беготня в поисках работы – а кто поможет? – ее родители не «круталики», она с младшей сестрой живет в одной комнате. Одна радость – Костя; придешь к нему – можно посидеть, потом сходят куда-нибудь. И мамаша его тогда была милая, ласково на нее смотрела.
Честно сказать, мамаша-то у него чокнутая. В сорок с лишним лет нигде не работает – порчу снимает, какие-то личности к ней на посиделки ходят. Заработает немного, всё разбазарит, на очередные курсы «повышения квалификации» пустит. А иногда уедет на какой-нибудь шаманский съезд, тогда им с Костей вообще раздолье.

Аркадия Петровича она совершенно случайно встретила. Устроилась, наконец, на работу; девчонки-сослуживицы вытащили ее на какую-то вечеринку. Вот и вся история знакомства.
Косте ничего не рассказала, встречалась со своим «дядечкой» один раз в неделю, а для Кости всё остальное время – зачем ему что-то знать?

Только один раз спросил; смотрел, смотрел задумчиво и спросил:
- Откуда у тебя эти серьги?

То, что она сама может заработать на такие серьги – в это не поверил бы даже Костя. Проклиная свою забывчивость, произнесла сакраментальную фразу: А ты ревнуешь?
Чтобы хоть немного выиграть времени.
Он не ответил.

- Ревнуй, ревнуй! – она весело рассмеялась. – А я тебе всё равно не скажу. Для тебя, дурака, напялила. И, вообще, я ей обещала…Ой!

Потом она «вынужденно» рассказала, что сережки взяла у Люськи на один-единственный день; если она их где-нибудь засветит, то Люське попадет от матери.

В это время Катя уже нигде не работала, получала от Аркадия Петровича не только подарки, но и деньги (На, возьми, ты сама лучше знаешь, что тебе надо). А Люська была ее воображаемая подружка из офиса; крутые родители и всё такое.

В Люську Костя верил: ему и в голову не приходило, что можно так беззастенчиво обманывать.

Он бедняга ужасно выматывался; мамаша все домашние дела на него повесила и работа у водителей – не легкий хлеб. Жалко, Косточку, - не будешь же в такой момент ему на шею садиться. А дома попреки, попреки…Впрочем, она и дома врала, что работает. Получилось это так.

Когда ее в последний раз уволили (всех увольняли – фирма развалилась), она как дура сразу всем дома об этом объявила. И началось: ты чего сидишь, помоги матери, всё равно не работаешь! Съезди на дачу к тете Нине, поможешь ей – всё равно дома сидишь…У-у! Мочи нет, задолбали.

И вопросы: откуда то, откуда это? Раньше, пока работала, молчали: отстегивала им на хозяйство и свою долю коммунальных. А теперь началось!

Впрочем, Катя достаточно быстро сообразила и снова «устроилась» на работу: приходилось днем болтаться по городу. И вот тогда о своей беде она рассказала Аркадию Петровичу; он предложил ей располагать однокомнатной квартиркой, где они встречались.

Привез, отдал дубликаты ключей. То, что она не единственная посетительница этой квартирки, Катя догадалась еще раньше, обнаружив закатившуюся под ванную губную помаду и использованный Олдейз в мусорном баке. Как мудрая женщина промолчала.

Теперь же у нее появлялись от квартирки ключи. Что-то это да меняло. Кажется, и Аркадий Петрович так решил, потому что, уходя, бросил:
- Только прибери тут за собой!

Катя приняла молниеносное решение:
- Ну нет! Слышите, Аркадий, никогда, никогда в жизни – я не буду убирать в чужой квартире!

Внутренне она дрожала: ну всё, конец, теперь погонит. Но плечи ее распрямились, гордый подбородочек задрался ввысь, на скулах выступил легкий румянец. В глазах Аркадия Петровича появилось какое-то новое выражение:
- Извини, Катюша, замотался совсем. Конечно, я пришлю кого-нибудь убрать. А ключи пусть пока побудут у тебя. Хорошо?

Они расцеловались в пороге, и он ушел.

Катюша теперь действительно не была прежней Катькой. Повзрослела, похорошела, изменила прическу. Дама.

Через полгода Аркадий сделал ей предложение. С первой женой он давно развелся, брак был бездетным. Ломалась Катька недолго, взвесила «за и против» и быстренько изъявила свое согласие: не дай Бог передумает!

Катерина уже давно перестала выть, а сидела, задумавшись, на краю ванной. Наверху, кажется, плач тоже прекратился. Скорей всего, какие-нибудь родственники – да и черт с ними!
Катя закрутила кран, глянула на себя в зеркало – так и есть: все лицо опухло. Снова открутила кран, умылась.

Позвонили в дверь.

- Приветик! Ты одна?
- Привет, Галь. Заходи.

Сразу пошли на кухню. Галка «деликатно» (растопырив пальчики, так что ладошка становилась похожей на петушка) ела одно печенье за другим, попросила себе еще кофе. В перерывах между глотками спрашивала:
- А ты чего такая кислая? Случилось что? Кажется, у вас в подъезде похороны?

- Не в этом дело… (пауза, комок в горле)…Костю сегодня видела.
А! – Галка понимающе закивала. – Ясненько. Одного?

Катя сжала верхнюю губу зубами и прикусила. Зло взглянула на подругу. Зачем?

Галя уступчиво вздохнула:
- Ясно. С рыжей, конопатой. Да? И ты из-за этого так расстроилась?

Катя неопределенно мотнула головой. Галка взяла еще одно печенье и заметила:

- Да не любит он ее. Я тебе это точно говорю.
- Перестань, Галка, ну тебе-то откуда знать? – Катя заплакала.

Галка с сожалением отодвинула кофе и пошла обнимать подругу.

…Я в магазин поехала… (всхлип). Вот, печенье… тебе купить. Так кое-что…Еду себе, дождик накрапывает, дворники работают, я себе так лениво по сторонам глазею…

- Ну?

Катя всхлипнула-вздохнула:
- Что ну? Идут навстречу такой сладкой парочкой – все из себя. Он ее под локоток держит; не разбей, мол, себе морду об асфальт, моя дорогая.

- Ну. Не это же тебя расстроило?

- Я по тормозам. Обгоняю их. И такой походочкой им навстречу: «Здравствуй, Костенька! Сто лет, сто зим. Как твоя мамочка поживает?»

- А он?
- А он: «здрасте» и пошел дальше. Понимаешь, как чужой. Будто бы он меня не узнает.
Это из-за нее, - Катя всхлипнула. – эта рыжая беременна.

- Да ты что? Я думала, она по жизни кривоногая и пузатая.

- Беременна, уже видно. И знаешь, я подумала; ведь, он ей ребенка заделал почти сразу, как мы расстались, т.е. как я замуж вышла.

- Не говори глупости. Не было у него никого. Я бы увидела. Он же дурак, Костя твой, он скорей всего ее пузатой взял: пожалел дурочку.

- Ты так думаешь? – Катин взгляд стал более осмысленным.

Такая мысль просто не приходила ей в голову. А действительно, что если так? Всё сразу меняется. Нет детей – считай свободен. Своих детей, - поправилась она. – Молодец, Галька.

Целый день мысль о беременности Костиной жены сидела у Кати занозой в сердце; теперь всё возвращалось на круги своя. Не всё потеряно. Галька обещает устроить им встречу. Тогда Косте не устоять. Рыжая пузатая дура в застиранном джинсовом комбинезоне – да как он мог польститься на такую!

Они проговорили с Галкой еще часа два. Разработали хитроумный план случайной встречи (одного, без жены); пошли в спальню – смотреть обновки. Катя подарила Гальке кое-что из надоевшего. Около полуночи вызвала ей такси.

Ну, слава Богу, день закончен. Звонил Аркадий Петрович (никак не могу отучить себя от отчества); приедет либо очень поздно, либо очень рано. Дела.

Катя откинула одеяло, легла и выключила бра. Еще какое-то время в голове метались бессвязные мысли; почему-то вспоминалась сумасшедшая старуха; ехал по дороге автомобиль, в котором сидел Костя и приветливо махал ей рукой; …наконец, Катя надежно провалилась в сон.

ЧАСТЬ 2. У подъезда.

- Какое сердце было у покойницы, - вздохнул Олег Борисович, участковый врач.

Все покачали головами согласно. Кто посмеет плохо говорить об умершей: известно – о покойниках либо хорошо, либо ничего. Мол, - да! – сердечная женщина была. Не без греха, да кто…

Но врач поправился:

- В смысле физиологии. С таким сердцем еще столько же можно было прожить.
Общее состояние – да, превосходное: для ее возраста, разумеется. Ну, вы меня понимаете? А вот…(он замешкался, думая, не нарушает ли клятву Гиппократа, говоря о состоянии здоровья уже покойной пациентки); но старушки насторожились, и ему пришлось продолжить:
Знаете, кажется и сердце в порядке, и сосуды еще ничего – а память почему-то начинает слабеть.

-Точно, – поддержала его Клавдия Ивановна. – Положу куда-нибудь ключи, а потом никак вспомнить не могу.

- А я прекрасно всё помню. Вот помню – лет двадцать назад…

- Ой, скажите, какая памятливая? Да ты, что вчера было, не помнишь.

- Да кто бы говорил!

Ситуация развернулась бы, и воспоминания о покойнице сошли бы на нет, заменившись выяснением личных отношений. Но в этот момент бабка Вера сказала:

- А всё одиночество… Оно виновато. Нарожаешь детей, а они кто куда. Кто – куда…

Все с ней согласились. Олег Борисович извинился и вошел в подъезд.

- Хороший доктор, заботливый!

Да – кивок – да…
И опять кто-то заметил:

- А у Петровны детей-то не было.

- Ага-ага, - закивали головами седые одуванчики.

- Так и прожила пустоцветом всю жизнь. Мужик ее давно помер.

- Детей с ним не прижила. Бесплодная смоковница. Ну…это как в Библии, а не ругательство.

- Ах, бабоньки, каждому свое; наверное, Бог так рассудил, что не всем людям детей нужно давать.

Все согласились, потому что у всех были не только дети, но и внуки; а у многих уже и правнуки.

- Ходил к ней какой-то молодой мужчина; интересный, вежливый. Может, сын?

- Какой сын? Ты соображаешь? Тогда уж скорей внук. Восемьдесят лет было покойнице.

- Девочки, так, может, ее из-за этого и убили?

- Из-за чего - из-за этого?

- А из-за наследства. Ходил-ходил, высмотрел всё, где что лежит – а потом с балкона бабушку и того…

Все замолчали, обдумывая услышанное.

- Нет, не может быть, - решилась одна. – Родной внук не убил бы. Да и подождать мог: все равно всё б ему осталось.

- А если не родной? Проходимец какой-нибудь, аферист. Представился дальним родственником, и давай Петровну обрабатывать: пиши завещание, а иначе смотреть за тобой не буду! Или еще какой-нибудь хитростью взял.

- Ее возьмешь хитростью: сама себе на уме была покойница-то наша. У нее зимой снега не допросишься, а вы – завещание. Как же! Да она сама бы всё сожгла, лишь бы никому после нее не досталось.
(Ее возмесс хитростью: сама себе на уме была – покойница-то насса. У нее зимой снега не допросисся, а вы – завессяние. Как зе! Да она сама бы всё созгла, лисс бы никому после нее не доставалось.)

- Ну, тогда не знаю… В жизни всякое может случиться.

- Может. Только просто так - вниз головой с балкона не летят! На это всегда причина есть, - поддержала шепелявую соседку бабка Тамара.

(невдалеке стоит, пошатываясь, ненастоящий пенсионер – Жока; прислушиваться прислушивается, а ближе подходить опасается).

А ненастоящий он потому, что по возрасту пенсия положена, а только ничем он ее не заслужил. Прошлое его покрыто мраком: то ли на заработки ездил, то ли сидел. Живет одиноко; наведет к себе алкашей и пьянствует. Сначала свою пенсию пропьет, а потом побирается. Короче, не настоящий он пенсионер – поддельный.

И по возрасту еще не такой почтительный, как остальные подъездные старушки. Не уважали они его, погнать могли, обозвать по-разному. Ни от одной слова человеческого не услышишь. А он, между прочим, на стройке ранен был. Вон, шрам на плече имеется. Не зря ему государство на пропой души деньги дает! Дуры старые. Подумаешь!

А все-таки интересно, почему Петровна шлепнулась? Он постарался незаметно приблизиться к говорящим. Не сдержался:

- От маразма это у нее. От маразма.

Старушки, моментально собравшись в организованную группу, отогнали дебошира на почтительное расстояние.

- Петровна дальше порога никого не пускала. Придешь к ней, бывало, разумеется, по делу, - а она: А вы кто такая будете? Я-то думала, норов у нее такой; а всяко могло быть…АмнЕзия.

- АмнезИя, - машинально поправила Ирина Арнольдовна, учительница на пенсии. – И вы полагаете, она могла перепутать входную дверь с балконной?

Да, уж. Такой вариант показался всем более чем странным. Теория маразма была окончательно изгнана из дискуссии.

- К ней только этот и ходил. Убийца.

- Мне он тоже каким-то странным показался. И поздоровается вежливо, и вперед в лифт пропустит, а было в его глазах что-то такое…

- И сумку большую с собой носил.

Всех моментально пронзила какая-то догадка.

- Крал он у нее что-то. А когда она обнаружила – он ее с балкона вниз и отправил.

- А что у старухи такого ценного было? Не вдова же она художника? Ее муж в каком-то учреждении служил. Красть, наверное, крал. И взятки брал. Говорят, помер, он как-то неожиданно. Темная история.

- Ты думаешь, они только за раритетами охотятся?

«Сама ты раритет», - хотела сказать баба Тамара; не со зла, а больше по привычке, но другая мысль нечаянно посетила ее голову:

- Слушайте, вспомнила. Тут давно такие разговоры ходили. Не вдова она, но была любовницей писателя. Ее муж умер, а писатель в гору пошел. Так она кипятком писала, а ничего сделать не могла. Что-то такое я слышала.

Все тоже что-то такое вспомнили. Вердикт:
- За рукописи ее и убили.

- Прошу прощения, - вмешался в разговор, вышедший из подъезда доктор. – Почему вы решили, что она убита? Разве не разумно предположить, что произошло самоубийство или несчастный случай?

- Вы у нас недавно, Олег…

- Борисович.

- Олег Борисович. Если бы вы покойницу лучше знали…Простите, конечно. Только скорей весь подъезд вперед ногами вынесут, чем такие сами себя жизни лишат.

- Вы говорили, доктор, здоровье у нее было лошадиное. А почему бы ему не быть. За собой смотрела – вся как цаца: диета, массаж, прогулки на свежем воздухе. Подумаешь: старуха она и есть старуха – сколько ни молодись.

- Дрянь она была – наша Петровна. Прожила ни себе, ни людям.

- Ой, нехорошо как о покойнице говорим!

Всем отчего-то стало стыдно, или они сделали вид, что стало. Рты захлопнулись, в воздухе повисла тишина. Где-то вдалеке взвизгнула собака. Доктор откланялся и пошел.

- А может быть и этот что-то знает.

- Кто?

- Да доктор наш. Всё старается нас переубедить: не убийство, не убийство. Может, они заодно?

И беседа разгорелась с новой силой.

ЧАСТЬ 3. Снова в квартире. Утро.

Ох, как не хочется просыпаться! Странное чувство: будто на меня положили чугунную чушку. И надо бы проснуться, да не могу.

Горько во рту. Кофе с Галкой что ли хренового попили? Да быть не может! Аркадий Петрович принес.

Запах какой-то странный…медицинский. Валерьянка? Нет, кажется. Отчего так неохота просыпаться?

Катя открыла глаза. Привычная комната потускнела будто. Еще рано, солнце не встало; небо за окном, как умирающий негр, – сереет. Всё в горькой дымке. Сыплют и сыплют блеклую пыль тяжелые гардины. Неудачное освещение. Надо бы или полностью задернуть или включить бра.

Подняла руку, поискала провод с кнопкой. Стало нехорошо. Наверное, всё-таки пили. А, черт! Куда делся этот проклятый выключатель?

Злость заставила моментально проснуться, и Катя села в подушках, уронив на колени одеяло. Голова закружилась легко, прозрачно. В мозгу побежали кадры вчерашнего дня: Галка, Аркадий Петрович, новая сумочка. Да, что-то приятное она забыла; что-то хорошее должно случиться. Что-то они с Галкой особенное придумали. Конечно. И не важно, что она забыла, позвонит Галке, та ей расскажет.

Катя засмеялась. Какая чушь! Скоро встанет солнце, и по всему видно: дождя сегодня не будет. А будет замечательный день! И она увидит Костю, поговорит с ним. Ей ведь главное с ним поговорить. А уж тогда…Катя снова засмеялась. Всё будет хорошо, именно так, как она задумала.

Вспомнила: Галка говорила, ребенок не от него. Что ж, тем лучше. Тем лучше. Подошла к окну, раздвинула гардины. Батюшки мои! Она, что, в сказку попала? Элли в Изумрудном городе… Какой же странный мир открылся ей из окна!

И было странное ощущение привычности. Словно видела она уже где-то эти одинокие башни, висящие в воздухе ажурные спирали, мерцающие разноцветные точки. Словно видела… и было это давным-давно.

Пол теплый, ласковый. Оконное стекло совсем не холодит лоб. Звезды полностью растаяли, заголубелось небо. И синие, широко расставленные глаза смотрели в него изумленно. Это надо же, какой чудесный сон! Такой сон может означать только одно: удачу во всех начинаниях. Катя отстранилась от окна, вспомнила, что не одета. Пошла искать халат.

Комната плыла и двоилась. Что ж, правильно, так и должно быть во сне. Ноги ватные, прилипают к полу, тянешь их, как сапог из тамбовского чернозема после дождей. А у тети Нины земля на даче плохая, и она всё время про тамбовский чернозем рассказывает. Дура, вот и катилась бы на свою Тамбовщину!

Тут Катя вспомнила, как переменилась ее жизнь (осознала, что не во сне это, а по-настоящему), что может больше не горбатиться на чужой даче, и стало ей на душе легче, даже ноги по-другому пошли. Пусть они все сдохнут со своими мелкими проблемами – от зарплаты до зарплаты; пусть сдохнет вечно пьяный папа в вонючих носках; пускай подавится своим лицемерием Ирина Владимировна, ее бывшая классная – какие истинные ценности можно купить на ее копейки? – дура. А она, Катя, будет жить. Пошли они все в задницу.

Кате показалось, что она задыхается. Говорят, люди умирают во сне. Как же это называется? Ах, черт!, забыла. А, может быть, и не знала? Катя схватилась рукой за горло, и ей вдруг захотелось проснуться.

«Х…х…х…». Какой-то комок проскочил, и дышать снова стало легче. Интересно, а запахи могут сниться? Ей почему-то как наяву привиделась больница: утки, больные, капельницы. Врач со знакомым лицом. Но он, кажется, не из больницы. Он из другого сна. Как же его звали? Алексей, Альберт, Олег…?

Теперь главное, чтобы чудовище не пришло. Страшное, черное чудовище из детского сна. Когда черная рука вытягивается неизвестно откуда и хватает тебя, тянет. Ты бежишь, а убежать не можешь. Секунда – и ты познакомишься с ее хозяином. Дети даже имени его не знают. А, вот надо же, видят.

Бред. Катя помахала головой. Никаких чудовищ нет. Они нужны, чтобы пугать маленьких детей. Бяка, бяка, закаляка…А у них с Костей мог бы быть сын…или дочка. Ерунда, всё еще будет. Теперь она может себе это позволить. А чудовищ всё равно нет.

И тут оно появилось. Размытым пятном на стене. Зеркало. Перед ней стояла ее покойная бабушка и повторяла все ее движения. И даже халат на ней был точно такой же.

Катя оцепенела. Такой сон ей переставал нравиться. Вот уж, действительно, поскорее бы проснуться. Лицо в зеркале перекосилось. Катя схватила плед и бросила. Не попала. Тогда, зажмурившись, с тяжело бьющимся сердцем, подошла и укутала зеркало, стараясь не прикасаться к прозрачной глади. Уф-ф…

Легла на кровать, отдышалась. Чтобы проснуться, надо опять уснуть. Она зажмуривалась всё сильнее и сильнее, но сон не шел. Отчего-то было тревожно.

Да сон ли это?! Так нереально…и реально. Она перевела взгляд на окно. Небо смотрело на нее розовеющими белками хронического алкоголика. Светает. Уже началось утро.

Она посмотрела на руки. Это не ее руки!!! Господи, Господи, Господи. Спаси и помилуй. Это же не я? Это же не я?!

Бабка, соседка с верхнего этажа…она меня прокляла. Ведьма! Сука!

Говорят, самоубийцы успокоиться не могут. Ходят, пакостят. Точно, - Катя облегченно вздохнула (причина найдена). – Это она порчу навела. Черти водят…Мерещится мне всё это. Глаза отвели.

Она поднялась и спокойно, как хозяйка положения, пошла в соседнюю комнату. Так и не найдя, где включается свет (а смысл? – уже и так светает), присела в кресло. Прямо перед ней висел на стене Костин портрет, красивого зрелого мужчины, каким Костя станет через…Катя задумалась…лет через десять-пятнадцать, наверное.

Если бы я знала, что эта старуха мне так пакостить будет, я бы ее собственными руками задушила. Тварь! Как же мне выйти из этого кошмара? А Костя – ничего. Симпатичный. Ему возраст идет.

Как сомнамбула поднялась она с кресла и подошла к портрету. Погладила рукой. Словно вспомнив что-то, нажала на раме кнопку. Картина съежилась, собравшись гармошкой, и на ее месте появился сейф. Быстро, давя искушение обернуться, набрала код. Дверца открылась.

«Не смотри, - дохнуло на нее предупреждением. – Не смотри: хуже будет!».

Почему не смотреть? – мелькнуло в Катином мозгу. – Я же и так знаю, что там лежит. А как же? Кое-что из самых ценных украшений. Э-э…Вся история моей жизни. Костины рукописи, которые мне его внук принес…по воле покойного…»

Господи, как это? Неужели уже всё было? И ничего не будет?

Как это? Кости не будет. Ребеночка не будет. Только – Аркадий Петрович. Но ведь и он…Катя истерически расхохоталась…

И он…и он…- пританцовывала она и продолжала смеяться. – Он мертв. Давно лежит в могиле. Старая паскудина. Извращенец. Сучий потрох. Это его вина, что у нас не было детей. Сдох, сдох, сдох, сдох…

Силы закончились, и она упала на постель. Поплакать бы, а слез нету. Старая седая дура. Что же я наделала? На что польстилась, кого предала?

Душно что-то. На воздух. Нужно на воздух.

На балконе хорошо. Как ракушка морская. Научились делать. Вон, внизу соседки на выпас собираются. А что им еще, старым дурам, делать в это время делать. Не спится. Может, и мне пойти с ними поговорить?

О чем? О чем я буду разговаривать с этими убожествами?! Да пошли они все на хер. В любовники мне знаменитого писателя приплели. А у меня после смерти Аркадия Петровича и не было никого. Мне Аркашки на всю жизнь хватило. Урод!

Только Костя и был. Жалел меня. Да…
А любил жену. Я это давно поняла. Так что и с ним у меня больше ничего не было. Он говорил «память, память». Нельзя терять память. Даже если ошибся. В чем ошибся?

А если я ошиблась? Боже! БОЖЕ!!! Костя…порыв ветра в лицо…Костя, любимый…прости…Костя-а-а-а-а…

***.

- Одиноких стариков нужно забирать в дома престарелых насильно, - сказал Жока. – Там для них все условия. И никто не будет прыгать головой вниз. Или, хотя бы, решетки на окна ставить.

Олег Борисович покачивал головой, словно соглашаясь, но глаза его были печальны, задумчивы, как у пилота на рекламе марсианского тура (со скидкой 15%).

- Разве на ней не было браслета безопасности? – не отставал дворовой спорщик. – Я бы им вшивал его. Насильно.

Олег Борисович поставил портфель на скамейку и отчего-то посмотрел в небо. Сегодня опять будет дождь. Его белоснежная униформа с красным крестом на спине сморщилась, и стало видно, что он горбится.

- А ведь вас накажут, - догадался Жока. – Вам непременно попадет. Вы же могли успеть. Вон, у каждого скоростной флайер с мигалкой и выделенная линия. А зачем, спрашивается?

Олег Борисович ничего не ответил. Нет, кажется, его губы едва шевельнулись.

- Что? – продолжал интересоваться Жока, радуясь возможности достать участкового врача. – Что вы сказали, Олег Борисович?

- Я думаю, что у каждого человека должен быть выбор. Каждый должен делать свой выбор сам.

Жока смотрел на врача, как на невменяемого, пока тот медленно брал портфель в руки и печально, всё так же сгорбившись, шел к ярко красному флайеру с белой полосой и синими мигалками по окружности.

«Псих», - подумал. И крикнул в спину:

- Зачем же тогда нужны вы? Спасители хреновы!

И отчего-то тоже посмотрел в небо.

Небо плакало. Кажется, действительно начинался дождь…

***

Отредактировано Имма Грак (2007-05-10 01:54:10)