2.
Так уж выпала карта, что в состав экипажа "Монстра" попали и Стахов, и Коран, и Андрей со своим рыжим напарником. И если у последних просто грудь распирало от гордости за себя, и глаза горели в предвкушении новых открытий и новых постижений, Стахову с каждой секундой становилось все тягостнее, все тоскливее на душе. Будто покинул он не самую опасную заставу, из которой ему часто приходилось выносить трупы сослуживцев, не зная как после этого смотреть в глаза их семьям, а блаженное место под солнцем, райский уголочек с белыми барашками набежавшего прибоя, морским песком, пальмами и танцующими мулатками. Как в том рекламном буклете, что тридцать лет назад его в сердцах выбросил какой-то полнотелый политик, осознавший, видать, что попасть в это счастливое место ему уже не удастся. Но к которому будет тянуть всю оставшуюся жизнь.
Примерно то же переживал и сам Стахов, задержавшись у трапа, изо всех сил борясь с непреодолимым желанием оглянуться назад, окинуть взглядом тех, кто стоит молча и провожающим взглядом смотрит им в спину. Попрощаться…
Нет, никто не прощается, никто не рыдает, никто не говорит никаких слезных речей…
Но сердце у Ильи Никитича отчего-то сжалось. Вспомнилась вдруг Ольга, такая милая, такая нежная, такая красивая, и голос ее мелодичный вспомнился. Она бы не разрешила ему конечно. Да и сам он не смог бы ее оставить. Но ее ведь уже давным-давно нет, он иногда и припоминал-то, как выглядела она с трудом, а сейчас вот вдруг вспомнилась. Так четко стали видны ее черные, цвета воронова крыла волосы, собранные сзади синей лентой, более светлого оттенка, чем ее униформа, серые глаза, излучающие доброту и радушие, и ее улыбка, такая искренняя, открытая… Так была видна, будто присутствовала здесь. Будто стояла позади и молча смотрела ему вслед, уныло, печально, словно пыталась отговорить, не имея возможности выразить свои переживания словами. Не было ни улыбки на ее лице, ни радости в глазах. 
С тех пор, как ее не стало, смысл его жизни сосредоточенно замкнулся на заставе. Там был и его дом, там он надеялся найти и свою смерть. Но в тот день, когда Тюремщик сказал свое последнее "кое-что", кое-что поменялось и в жизненном устое Ильи Никитича. И с этим он не смог бы больше жить, отправься экспедиция без него. 
Экипаж "Монстра" состоял из шести человек, четверо из которых находились в самой машине, включая Бешеного и его напарника Тюремщика, один в Базе-1 и один в Базе-2 - на "хвостовом" пулемете. И хотя все базы между собой были соединены, "одиночным стражникам" (так называли пулеметчиков на базах) запрещалось покидать свои посты и даже разговаривать между собой.
Как раз на Базу-2 и был на первых двенадцать часов выставлен "одиноким стражником" Стахов. Он вызвался туда сам, подумав, что одиночество на какое-то время спасет его душу от тоскливого прозябания, а также избавит его от юношеского радостно-назойливого перешептывания и любопытствующего взгляда новичков, впервые примеривших кресла дозорных.
Зайдя в прицеп, он окинул лишенным всякого интереса взглядом закрепленный тросами уазик, гордо носивший имя "Разведчик", белые прямоугольные глыбы сухого топлива, которыми были обложены все стены прицепа (оставив не загроможденными только места для иллюминаторов) и присел, заглянув под машину. Под ней, в разобранном виде, лежала гордость подземных лабораторий - главная часть криокупола, похожая на сборный из металлических пластин и стропов парашют, умело поместившийся между осями "Разведчика".
В задней части прицепа к потолку была прикреплена так называемая "таблетка" - выдвижная капсула, в которую помещался пулеметчик для ведения огня. Рядом свисал шнур, разворачивающий "таблетку" в капсулу и раскрывающий люк, через который имелся доступ к орудию.
Стахов, обойдя уазик, провел рукой по наложенным во много ярусов брикетам сухого топлива, которого, по идее, должно было хватить на дорогу туда и обратно, вернулся в заднюю часть прицепа и бухнулся в кресло перед вмонтированным в задний борт панорамным бронестеклом, подняв в воздух целое облако пыли. Здесь был его дозорный пункт. Ему предстояло быть глазами на заднице "Монстра", как сказал Тюремщик, по-дружески подмигнув ему перед посадкой. 
Минуту внимания Стахов уделил на прочтение инструкции, приклеенной к борту. Там было указано, что и как нужно делать в случае боевой тревоги. Разложить кресло, дернуть шнур, поместиться в капсулу, открыть люк, извлечь из специального ящика пулемет…
Илья Никитич вздохнул, уронил голову на руки.
Двигатель взревел, над ухом затрещала рация.
- Одинокий два… как слышь, Никитич? - Прозвучал голос Тюремщика из покрытой плотным слоем пыли рации.
- Одинокий два, - нехотя поднеся рацию к щеке, ответил Стахов, - слышу, слышу.
- Как самочувствие, Илья Никитич? Чего-то мне видок твой не понравился, когда ты в базу заходил.
- Все нормально, дружище, - соврал Стахов, откинув голову в кресле.
- Ты закрыл задний иллюминатор, не хочешь никого видеть?
- Я не закрыл, - возразил Илья Никитич, - я его просто прикрыл. Не хочу, чтоб меня видели.
- Правда? - удивился Тюремщик. - Вот уж не думал, что ты такой мнительный.
- Поехали уже, Тюремщик, поехали…

"Монстр" въехал в шлюз самым последним. Вся застава стояла, отдав честь, в торжествующем лике, с приставленной к виску ладонью, выпученной вперед грудью и застывшим в глазах восторгом. Так провожают отчаянных парней, идущих на верную смерть. Когда грузовик начал идти в гору и замерших у открытого шлюза бойцов не стало видно, Стахов с горечью отметил про себя, что это было последнее прощание с Укрытием. И хотя в его сердце действительно мнительности раньше не находилось места, сейчас он чувствовал себя раскисшим и подавленным юнцом, вырванным из родительского дома, вмиг лишившемся материнской ласки и заботы.
На часах мерцали цифры 17.54. На улице, должно быть, вечерело.
Андрей сидел рядом со своим новым рыжеволосым другом Сашкой в фургоне, обложенные со всех сторон продпайками, сухим топливом, ящиками с боеприпасами и прочими сборными конструкциями, предназначения которых они совсем не понимали. Да и не над этим они думали, прильнув к боковым иллюминаторам и стараясь не упускать ни малейшей возможности высмотреть в тех слабых, изредка мелькнувших отблесках света, потрескавшиеся то ли от старости, то ли от давних ядерных содроганий темные, покрытые какой-то драглистой субстанцией, стены шлюза. 
Сверху донесся сигнал.
- Сейчас подымут верхний заслон, - заворожено проговорил Саша, нагнувшись к Андрею.
Квадратный люк, соединяющий кабину "Монстра" с фургоном, сдвинулся и в проеме показался сначала встопырившийся ирокез, а затем и вечно улыбающееся лицо его владельца.
- Ну что, ребятки, с почином вас, потомки великого Тавискароны!
- Кого-кого? - Сморщив лоб, рыжий изумленно уставился на Андрея, будто тот мог знать.
В ответ Андрей лишь дернул плечом, поняв, что реплика Бешеного всего лишь одна из сотни непонятных "фишек" этого странного человека, и поэтому особого смысла разгадывать ее нет - все равно никогда не разгадаешь. Семь лет постоянных подъемов на поверхность, вспомнилось Андрею. Как же тут без своих "фишек"?
"Монстр" выкатился из шлюза и Стахов увидел, как за ними сразу же опускается массивная металлическая плита с неизменной аббревиатурой  N.P.S. посередине, усеянная множеством маленьких вмятин - следов бесчисленных соприкосновений со свинцовыми посланниками.  Вокруг валялись засохшие ошметки тех несчастных, кто оказался здесь по собственной инициативе, преследуя неведомые цели, или забрел сюда случайно, ища, чем бы поживиться. Пули без разбору припечатывали всех "гостей" к стенам и заслону, проделывая миниатюрные кратеры на его поверхности.
Они выехали на свет.
Стахов поднимался наверх много раз, но это первое место, место, где подземный мир передает эстафету миру наружному, - вестибюль разрушенной станции метро "Университет", которую шлюз Укрытия использует как точку выхода, - оказывало на него какое-то особое впечатление.
Практически лишенный своей купольной крыши, вестибюль был мрачен и холоден, впрочем, как и всегда в это время суток. Некогда украшавший стены, изящный коричневый мрамор кое-где облетел полностью, обнажив серизну отсыревших стен, но отчасти еще цепко держался у входа и возле продырявленных ржавчиной турникетов, напоминая о былой красоте станции и изысканных вкусах метростроителей. С проломанного купола, покачиваясь на ветру, свисали вниз нерукотворные ламбрикены, неподражаемо сотканные многолетними паутинами, за долгие года не прожженные солнечными лучами, не поврежденные кислотными дождями и злыми зимними ветрами.
У Андрея замерло сердце. Выпустив из памяти, что покидать свое место во время движения нельзя, он соскользнул с кресла и встал на колени перед иллюминатором, голодными глазами поглощая остатки бывшей цивилизации, силясь не упустить ничего, что появлялось за прямоугольным бронестеклом "Монстра". Заворожено, он любовался бликами заходящего солнца, игриво скачущими по мраморным плитам, заискивающе отражающимся в рассыпанных бисером осколках стекла, подмигивающих ему, заставляя его жмуриться и смеяться, позабыв обо всем на свете.
Андрей настолько ушел из себя, настолько отключился, упиваясь тем, о чем мечтал всю свою сознательную жизнь - посмотреть каков он, этот верхний мир, - что даже не понял когда алая штанина и странная, словно сделанная из кожи, туфля оказались возле его лица.
- Что, боец, любуешься?! - На лице Бешеного больше не было лучезарной улыбки, и Андрей вдруг понял, что ошибочно принимал этого чудаковатого сталкера за добряка. - Ну-ка сядь!
Черт, умело прикидывался дружелюбным, подумал Андрей. 
- Так я ж это… - Послушно садясь на место, выдумывал он на ходу. - Веду наблюдение.
- Наблюдение вести с места! - Сердито ткнул пальцем в приклеенную к борту инструкцию Бешеный. - К иллюминатору не приближаться. Что еще не понятно?!
- Да все понятно, товарищ Бешеный, - украдкой заглядывая в манящий иллюминатор, объяснялся Андрей, - но мы же… первый раз. Интересно.
- Еще раз подойдешь к окну - получишь по башке, - бесцеремонно отрубил сталкер. - Усек? А вообще, вы еще не на дежурстве, какого бы лёва вам не отбросить костыли и подрыхнуть пока есть такая возможность?
- Как ж тут уснешь, товарищ Бешеный? - Округлившимися глазами замерил его рыжий. - Мы же никогда еще не видели…
- Еще насмотритесь, - перебил его сталкер. - Было б на что смотреть. А ты, - он ткнул пальцем в сторону Андрея, - выучи инструкцию наизусть, понял? Я позже спрошу.   
Андрей кивнул головой и, проследив как тот с какой-то нечеловеческой - звериной гибкостью, проскользнул обратно через люк в кабину, с досадой стукнул кулаком по подлокотнику. Черт, как же жаль, что этот необычный человек без имени (а, может, у него и было имя, но никто из Андреевых знакомых его не знал) не всегда такой улыбчивый и добрый. Хотя говорили, что он был таким всегда. Странным. Будто скрывался под его оболочкой и не человек вовсе, а существо какое-то несусветное, неумело выдающее себя за человека. Но думать о нем сейчас Андрею не хотелось.
- Глянь, - подбил Андрея локтем Саша, тыча пальцем в свой иллюминатор. - Глянь туда.
Андрей взглянул в его сторону и едва сдержался, чтоб снова не прильнуть к запыленному иллюминатору, отбросив предостережения Бешеного и рискуя схлопотать по башке.
На его лице растянулась глупая широкая улыбка. Там, на краю, как ему казалось, земли, где бесконечные руины города сменялись небесным навесом, сквозь сизую пелену косматых, рваных туч, бегущих, словно наперегонки друг с другом, пробивалось необычайное сияние. Не яркое, но достаточно сильное, чтобы дырявить непроглядную, грубую серизну разложенным веером багровых лучей и разорвать ее по живому, открыв темно-красную горбатую рану на разрушенном горизонте.
- Солнце, - протянул Саша, не в силах оторваться от чарующего своим видом явления.
- Закат, - уточнил Андрей.
- Вот ведь здорово, да? Так бы и смотрел на это всю жизнь, - вздохнул Саша. - Жаль, что из Укрытия этого не увидеть. Брату показал бы.
- Да. Жаль.

Машина набирала скорость. Выбравшись на одну из главных улиц Киева, улицу Богдана Хмельницкого - чистую, проезженную, свободную от ржавых остовов автомобилей и бетонных обломков (заслуга "Чистильщика"), Тюремщик пришпорил "старичка" еще больше, наслаждаясь тем, как охотно тот реагирует на его потяжелевший ботинок. Стрелка спидометра плавно подползала к отметине «70». Это был его любимый отрезок пути: прямая как стрела дорога, так и подстегала вдавить педаль акселератора поглубже, обойдя семенящую впереди «Бессонницу» и грозно шествующего во главе "Чистильщика", и сломя голову ринуться в сгущающиеся сумерки, удирая от ядовитых лучей заходящего солнца. Но, к превеликому сожалению, правила движения в колонне это запрещали: никаких обгонов, никакого лихачества.
За что я и ненавижу эти гребанные кортежи, подумал Тюремщик, едем как в деском садике паровозики. 
Закат, во всей своей угрожающе-восхитительной красоте, переливающейся, пульсирующей  пунцово-багровой россыпи остался позади, постепенно сдавая позицию неизбежным сумеркам. 
- Что б такое включить? - Поинтересовался Бешеный у небрежно держащего руль одной левой Тюремщика, выложив себе на колени с десяток плоских пластмассовых коробочек.
- На твое усмотрение, - отмахнулся Тюремщик. - Мне сейчас все будет по душе.
- Ладно. Тогда что желаем больше? Поплакать? - Он взмахнул перед лицом Тюремщика коробочкой с надписью Within Temptation, насколько успел прочитать Андрей. - Посмеяться? - Мелькнули надписи "Король и Шут" и "Сектор Газа". - Может, покричать?  - Остроконечные буквы "Ария". -  Или по тяжелячку пройдемся? - Задумался Бешеный, рассматривая рисунки на коробках с надписями Fear Factory, Marilyn Manson и Soulfly.
- Давай по тяжелячку, ди-джей, - определился Тюремщик, доставая тем временем из нагрудного кармана аккуратно склеенную самокрутку. - Будешь? Петрович подсуетился, говорил, цепляет с первой тяги. Проверим?
Андрей заинтересованно, будто за зверем в клетке, наблюдал за Бешеным. Как тот извлекает из плоской коробочки диск с зеркальной поверхностью, прокручивает его в руках, вставив указательный палец в отверстие посередине, обдумывает предложение Тюремщика, а потом всовывает диск в какой-то прибор у себя над головой. Тот сразу засветился весь, на экране появились буквы Sepultura и после этого бегущей строкой прошло: Refuse-Resist.
-Петрович, говоришь? Надо попробовать, раз сам Петрович подогнал. В прошлый раз было… - И он довольно присвистнул, сделав головой несколько круговых движений и сведя глаза к переносице. - Улет!
- О, а композиция в тему, - подметил Тюремщик, когда из подкрепленных усилителем динамиков задребезжала музыка. - Хаос нашего времени… Это в те-ему…
Затем Бешеный резко оглянулся назад, заставив следящего за ним Андрея подпрыгнуть на месте и заморгать часто-часто, будто застуканного за курением марихуаны ботана. Какое-то время огненный гребень был нацелен в его сторону, вмиг поменяв их с Андреем местами. Перехватив наблюдательный пост, теперь Бешеный наблюдал за тем, как поведет себя под прицелом его сурового, из-под сдвинутых бровей, взгляда Андрей. Но потом его лицо просветлело, он подмигнул молодому, а затем громко стукнул закрывающимся люком.
Салон "Монстра" начал наполняться странными звуками. Не сразу Андрей понял, что этот нарастающий шум и есть музыка. Странно, ведь в его понимании музыка была совсем не такой. Он слушал в последний раз ее очень давно - еще когда электричество в домах было не таким четко дозированным, ограниченным несколькими часами с утра и вечером. Ему включала ее мать. Она была записана у нее в ноутбуке, где, помимо музыки, хранилась вся нужная для ее работы информация: медицинский справочник, справочник хирурга и прочие научные работы, которые она успела закачать с интернета, прежде чем этот ресурс превратился в пустое слово.
Так вот, музыка там была разная, но в основном русские песни, на русском языке. Некоторые из них он заучивал наизусть, некоторые он не любил за банальность текстов или просто за неуклюжее, по его мнению, исполнение. Но то, что он слышал сейчас, больше походило на звуки, доносящиеся из металлокомбината, когда там пускали под резак очередную партию притащенного снаружи железа. А этот голос… Разве это голос? Это же крик дежурного заставы о том, что кордон прорван очередной волной прущей с поверхности нечисти! Да еще и с попыткой сделать это в ритм "завывающему" резаку и в такт грохоту десятка молотов в кузнице! Сашка даже демонстративно закрыл ладонями уши, покрутив пальцем у виска.
- Ненормальный какой-то, да? 
- Не то слово, - улыбнулся Андрей, - бешеный! И музыка у них такая же.
Саша довольно хихикнул, почесал затылок.
- Слышь, а тебя как отпустили? Ну, в экспедицию?
- Меня не отпускали, - нахмурившись, ответил Андрей. - Я сам пошел, уже не маленький.
- А меня отец отпускать не хотел. Все говорил, что не справлюсь я, не смогу, что стрелять не умею и реакция у меня слабенькая. Все надеялся, что не возьмут меня, не пройду отбор. А я прошел! - Горделиво подняв подбородок, заявил Саша. - И ни одного патрона на тренинге не истратил зазря. Потому и взяли.
- А мать что?
- А мать… Она лежит уже почти год, не говорит даже. Ей уже все равно…
- Извини, я не знал, - сказал Андрей после нескольких секунд тишины. - У меня отец умер… По крайней мере, с города точно не вернулся.
- Он у тебя что, был сталкером?
- Да нет, не сталкером,  - вздохнул Андрей. - Отец был биологом, постоянно работал на поверхности. Однажды не успел до восхода солнца найти себе убежище - проводники заблудились и… Только через неделю до Укрытия добрался один проводник, но и тот умер так и не сказав, где остальные. Мне было два года тогда. После этого меня воспитывала мать, она - хирург. До сих пор в больнице работает, хотя уже плохо видит и слышит. Но заменить ее некому. Говорит, все какие-то бездарные. Надеялась, что я смогу стать достойным медиком, а меня вот, на военщину потянуло…
- Постой, постой. - На Сашином лице вдруг заиграла загадочная улыбка. - Дай-ка я угадаю - ты сбежал! - И он ткнул в воздух указательным пальцем. - Да?
- Ничего я не сбежал, - зардевшись, что его раскрыли, попробовал опровергнуть Сашину догадку Андрей. - Говорю тебе - сам пошел.
- Не ври! - Довольно выкрикнул Саша. - Сбежал.
- С чего ты взял? Я что, по-твоему, не могу сам за себя решить, что мне делать?
- Можешь, конечно. Но мамка бы тебя не отпустила, я уж точно знаю. А значит, ты сбежал. 
- Хватит тебе! - Сердито осек его Андрей. - Сам пошел, говорю. Матери записку оставил только. Не мог я ей сказать раньше, понимаешь? Не мог!
Снаружи становилось все темнее. От багряных лучей, кровеносной системой пронизывающих мертвенный, бледный горизонт, на тле переливающихся, гоняющих свинцовых туч остались только тающие розоватые лоскуты, проглядывающиеся, словно сквозь толстый слой снега. На смену красочному закату пришла закономерная сумрачная угнетенность.
Руины за окном принимали размытые, нечеткие формы, за ними все чаще начали мелькать подозрительные, крадущиеся тени, а ранее безжизненные улицы начали шевелиться, оживать. Вот, промелькнули несколько собак, малые еще совсем, щенки можно сказать, тягают какую-то тряпку по тротуару. На обломках бетонной стены, насторожив уши, сидят их, по-видимому, родители - две зрелых особи, настороженно втягивающие воздух своими раздвоенными носами. Дальше их становилось больше. И щенков и их родителей. Некоторые просто сидели, как и те, первые, молча провожая кортеж своими невидящими глазами; некоторые бегали, склонив морду и ища чей-то след; некоторые лаяли на нарушителей вечерней тишины, пробежав за ними для годится с десяток метров.
Сейчас они не опасны. Сейчас за ними можно понаблюдать или даже полюбоваться, если то позволяют ваши извращенные вкусы. Сейчас они просто резвящиеся животные, проснувшиеся после дневной спячки, безобидные и несчастные уродцы, радующиеся наступлению темноты. Но стоит только одной из машин остановиться, как их поведение сразу же поменяется. И не позавидуешь тому, кто волей случая останется здесь наблюдать за сменой их поведения.   
- Сколько же вас здесь развелось-то, а? - Качнул головой Стахов, рассматривая через заднее стекло непомерно разросшееся семейство четвероногих.
Сзади к его слуху донесся посторонний шорох, а затем к нему добавился слабое скрежетание.  Стахов встал с кресла, настороженно оглядел трясущийся в прицепе багаж и, не определив источник звуков, перетянул автомат со спины на грудь. Звук повторился. Держась за поручни, протянутые вдоль борта, Илья Никитич осторожно сделал пару шагов, опустился на колени и заглянул под "Разведчик". Кроме сложенного в несколько раз криокупола, под днищем уазика больше ничего не было. Внутреннее освещение в прицепе было скудным, а фонарик остался висеть возле кресла и теперь Стахов стоял, браня себя за такую непредусмотрительность.
Внезапно за переднее колесо ухватилась чья-то костлявая рука, заставив Стахова отпрянуть, вскочить на ноги и в мгновение ока направить на нее черное жерло автомата.
- Э-э, полегче там, - донесся из-под уазика чей-то знакомый голос.
Ствол Стахов опустил, но всматриваться в темное пространство под моторным отсеком УАЗа все же не прекращал. А потом, поняв кому принадлежит этот с хрипотцой голос, недовольно сплюнул и забросил автомат на плечо.
- Коран, ты что, дурак? Ты зачем пост оставил?
- Не ругайся, Никитич. - Из люка в полу, о существовании которого Стахов успел напрочь забыть, показалось узкоглазое лицо его напарника по заставе. - Помоги лучше вылезти, а то эта соединительная "кишка" рассчитана на каких-то тощих малолеток. Я в ней как колобок в желудке удава. 
Илья Никитич выругался, снова сплюнул, но все же протянул руку, помогая напарнику выбраться из плотного резинового рукава, протянутого между двумя прицепами и машиной, предназначенного для экстренных случаев, как об этом было упомянуто в инструкции.
- Ты зачем пост оставил, балда? - Рассматривая гостя, усердно стряхивающего с комбинезона пыль, повторил вопрос Стахов.
- Блин, там пыли - задохнуться, - словно не услышав вопроса, поведал Коран. - Представляю, как по нему продираться в этих самых экстренных случаях, да еще и с боеприпасами под руку. Погодь, Никитич, а ты что, не рад меня видеть?
- Какого черта ты оставил пост, я спрашиваю?!
- Че ты, Илья Никитич? - Виновато вскинул на него глаза Коран, прекратив вытряхивать куртку. - Я же думал…
- Думал, думал, - перебил его Стахов. - Сказано же, не покидать боевой пост во время дежурств!
Коран был, конечно, славным парнем. И хотя лет ему было уже около тридцати пяти, ребячества в нем оставалось хоть отбавляй. Шутник, бретёр, раздолбай, балагур - все это было ему присуще. Он соткан из этих ниток, как сказал бы старый Юхха, пропитан горючим черным юмором, присыпан ветреностью и завернут в саван дурачества. Никто еще не знавал Корана, философски размышляющего о жизни и о той канаве, по которой она стекает в бездну небытия. Для всех он был ходячим комком оптимизма и жизнелюбия, раздающий ее всем, кто нуждается, и от всего сердца. Вот уж, кто мог вселять веру в тех, кто ее потерял. А еще он отлично играл на гитаре, которую повсюду таскал за собой, и песни у него были все как на подбор: о жизни и любви.   
Стахов его любил. Как брата любил. И песни его слушал с удовольствием, когда имелась свободная минута. Но в то же время, Стахов был одним из тех уставных зануд, для которых понятия "служба" и "дружба" находились в разных углах ринга, причем боец под именем "служба" выглядел как раздутый супертяж, а его соперник походил на щуплого, прыщавого старшеклассника, попавшего на ринг по глупой случайности, проиграв друзьям в карты. Зачастую, они так и топтались, разминаясь в своих углах, но удар в гонг мог прозвучать когда угодно. Вот хотя бы сейчас, когда Стахов пытался определить, на кого же делать ставку, тем временем буквально вдавливая Корана тяжестью своего сурового взгляда в землю.
- Ладно, - Илья Никитич остыл, остановив внутри себя бой, - раз пришел… приполз, проходи.
- О, это совсем другой разговор. - Обрадовался Коран, продолжив вытряхивать свою одежду на ходу, следуя за Стаховым к его наблюдательному пункту. - Хорошо ты тут устроился, вид - что надо! Не то, что у меня - крутить головой в обе стороны. Кстати, Никитич, видел, сколько собачья расплодилось в городе? Я прозрел!
Коран выпрыгнул на капот уазика и вольготно там разлегся, спершись на лобовое стекло и заложив руки за голову. Ну, прямо как деревенский парень на стоге сена.   
- Видел. У них как раз период такой. - Он щелкнул тумблером на контрольном пульте слева, возле рации, и тут же сверху, над прицепом, вспыхнул прожектор, пролив на убегающую дорогу широкую полосу желтоватого света. - Сейчас их больше, чем у нас есть патронов. Но ничего, за зиму их численность сократится.
- Ага, а до зимы еще как пешком до Харькова. Еще дадут они, сволочи, нам жизни.
- Тебе бы отчаиваться. - Кинул на него косой взгляд Стахов. - Тебе же всегда море по колено?
- Да море-то морем, но вот все равно как-то кисло в последнее время на душе. А еще кислее становится, когда вижу это собачье кодло!
- Тебе кисло? - Хехнул Стахов. - Не смеши меня, Коран. Если б я тебя не знал, может и поверил бы. Тебе ж кисло бывает, только когда последние медяки просадишь в карты?
- Не веришь. А я, между прочим, правду говорю. Вот как покинул Укрытие, так и совсем… - Он отчаянно махнул рукой. - Дурное предчувствие у меня какое-то.
- Зачем же тогда записывался в экспедицию? Сидел бы себе дома, в наряды ходил. И Укрытию пользу приносил бы, и никакие предчувствия не посещали бы.
- Скажешь тоже. Как ж то я сам на заставе останусь? Вы все, значит, на "большую прогулку", а я так сиди с новичками? - Он сухо засмеялся, но в глазах радости не было. - Нет уж, я как все.
- Как все? Странно. Раньше, если мне не изменяет память, ты назвал бы это "стадным инстинктом". Так что же заставило тебя пойти за стадом, Коран? Поддался все-таки чужому влиянию?
- Называй это, как хочешь, Никитич. Я просто знаю, что больше нужен здесь. Тем более с Укрытием тоже что-то недоброе происходит. Вот чувствую я. - Он ударил себя кулаком в грудь. - И там хреново, и впереди беду чую. Вот как будто в тиски попал.   
- Во как? - На лице Стахова застыло удивление. - Ты просто меняешься на глазах, друг мой. Еще вчера ты пил спиртягу в "Андеграунде", бабам песни посвящал, кадрил их там по полной, и вообще - радовался жизни. А сегодня тебе уже стало кисло, одолевают какие-то дурные предчувствия и с Укрытием тебе уже нелады. В тисках его уже зажало. В "Андеграунде", небось, не зажимало?
- В "Андеграунде"… - Хмыкнув, потер щеку Коран. - Скажешь тоже. Когда Петрович нальет первосортной, сам знаешь, как понести может.
- Хочешь сказать, что Кондратий к тебе зашел еще раньше? - Никитич улыбнулся, но виду не подал.
- Все шутишь? А я тебе по правде говорю, что давка там какая-то, прямо шкурой чувствую. Вон, Кирюха перед смертью все твердил, что видит как над Укрытием какой-то шар навис, и все снижается и снижается.
- Кирюха на свою же мину наступил, Коран. Его контузило на всю голову, а заодно, вижу, и тебя. Какой еще шар?
- Ну, а Ветер? Он-то на мину не наступал, а перед тем как окончательно с катушек съехать, тоже твердил о какой-то силе, давящей извне, и что выживет она нас всех из ума по одному. Или, думаешь, сговорились? И я вот чувствую, Никитич, честное слово чувствую.
- Что ты несешь, Коран? - В голосе Стахова послышалась раздражительность. - Какая  давка? Какой шар? В гробу я видел ваши эти проповеди. Знаешь, сколько, таких как ты уже было за тридцать лет? Предсказателей, оракулов и прочих, на кого сходили откровения небесные? Некоторые даже конкретно называли день, когда Укрытие должно пасть. И что? Умерли все? А ни хрена. Так что не забивай себе голову всякой ерундой. В тисках его зажало.
- Ну, хорошо, - согласился Коран после некоторых раздумий, - пусть будет по-твоему. Ответь мне тогда на другой вопрос: ты сам-то веришь в успех этой экспедиции? Ну, что мы сможем помочь тем людям из Харьковской подземки.
- Помочь? Не знаю, как на счет помочь, думаю, на месте сориентируемся. Наша основная цель - разведка. Прибудем на место, посмотрим, может, и поддержим чем.
- То есть, мы едем не помочь людям, а только посмотреть на них, так получается?
- Коран, не задавай глупых вопросов! - Рассержено сказал Никитич. - Ты помнишь нашу спасательную операцию? Как мы пытались помочь людям из "Дружбы народов"? Забыл? Так вот кто даст гарантию, как говорил наш старейшина, что подобное не произойдет в Харькове? 
Мысли Корана всколыхнулись, словно давно никем не тревоженная вода, завертелись, раскручивая катушки памяти в обратном направлении, разматывая многолетние пленки пережитого и отпечатанного на них. На пять лет назад, десять, двадцать…
Ему недавно стукнуло четырнадцать. Все выходы из метро на то время уже были либо взорваны, либо наглухо забаррикадированы толстыми железными занавесами. И двери на них были закрытыми снаружи. Внутрь подземки уже лет семь как никто не входил. И не потому, что не нужно было, а потому что боялись. Разные истории рассказывали сталкеры, которым приходилось приближаться к закрытым заслонам. Одни говорили, что за ними до сих пор слышатся нечеловеческие крики боли и стенания, другие говорили, что слышали, как там играет какая-то музыка, третьи расслышали скрежет с той стороны занавеса, будто кто-то скреб ногтями металлические двери. И уж всем, без исключения, кто прикладывал ухо к холодной металлической стене, приходилось слышать голоса.
В тот день Коран впервые поднялся на поверхность. "Монстра" в то время еще не было, его только годом позже притащат вояжеры с какого-то подземного бункера, где он простоял, что называется "в масле" последних двадцать лет. На развозе тогда был старенький ПАЗ, который также был обшит броней и использовался как боевой транспорт. В тот день вояжеры, в числе которых был и Коран и старший его лет на семь Стахов, возвращались назад не с пустыми руками. В намеченном сталкерами месте, они нашли почти новый генератор. Поход был более чем удачным, ведь кроме нового генератора, им удалось обзавестись еще и нужными деталями к тем генераторам, что стояли у них в Укрытии и уже дышали на ладан.
Возвращались под утро, так как работы было много, погрузка заняла почти всю ночь. И вдруг заметили, что двери на занавесе одной из станций настежь распахнуты, а над ними черными огромными буквами было написано "Помогите!"
Сама мысль о том, что там, в изолированной от внешнего мира среде мог кто-то выжить, заставила вояжеров забыть о том, что скоро рассвет, что нужно убираться отсюда и поскорее. Надежда увидеть живого человека, пусть нелепая, пусть бездумная, вовремя не разглядевшая, что смола, которой были нанесены буквы, уже стара как свет и даже успела местами отвалиться, а в проходе гниют позапрошлогодние листья, становилась сильнее инстинкта самосохранения.
Их не остановило и несчетное количество иссохших от длительного времени человеческих останков, усеявших собой пол вестибюля и коридор к эскалаторам. Они шли вниз, спускались по заиндевелым ступеням, не сообразив, что люди, которым принадлежат эти останки, бежали как раз наверх, сюда, на поверхность, бежали из бесконечных глубин тоннелей в последней надежде спастись. И что здесь же их настигла страшная смерть, разметавшая их тела на части, разорвавшая, пропустившая сквозь себя словно через огромную мясорубку. Не видя всего этого, вояжеры спускались и спускались вниз, осматривая забрызганные багровыми пятнами стены, не обращая внимания на дышащую в лицо угрозу, заглушая крик "Беги!", эхом звучащий в обезумевшем разуме.
И только когда по платформе с застывшим посреди нее поездом, пронесся звук, низкочастотный гул, будто по тоннелю пролетел невидимый сверхзвуковой самолет, и фонарики у вояжеров погасли, они вдруг поняли, что попали в западню. Где-то сверху скрипнула ржавыми засовами дверь. Их закрыли.
Первым вышел из состояния ступора командир. Он выкрикнул что-то вроде "Уходим!", но тут же какая-то невидимая, черная рука подхватила его и бросила об землю, так, что у него захрустели ребра. Кто-то хотел ему помочь и вернулся, но и его мягкое тело громко шлепнулось обо что-то металлическое, возможно, о неподвижный состав на платформе. Загромыхали автоматы. В кромешной темноте, при свете брызжущего огня, не было видно ничего, они расстреливали темноту, но, вместе с тем, темнота брала их поодиночке, одного за другим, и отбрасывала назад, на платформу. Забирала себе.
Коран со Стаховым выжили только благодаря тому, что сразу же бросились наверх, не тратя времени на обстреливание невидимого врага. Побежали сами, не дожидаясь приказа командира. Они уже успели преодолеть половину расстояния, когда крики и стрельба внизу стихли. Бросив всю снарягу, зажав в руках только оружие, они сломя голову понеслись наверх. Это их и спасло. А также случайно  попавшие в дверной проем кости, не допустившие, чтобы двери занавеса защелкнулись полностью, закрыв молодых вояжеров здесь навсегда…
И пусть при этом они проявили крайнюю трусость, за что их позже неоднократно грызла совесть, но зато выиграли жизнь… 

Где-то слева затрещала рация, прервав воспроизводимую в мозге Корана пленку памяти. Раздался искаженный радиоволнами, но все же вполне узнаваемый голос Бешеного.
- Никитич, а где одинокий один? Не у вас там случаем?
И еще до того, как Стахов поднес рацию к щеке и нажал на кнопку связи, Коран понял, что врать он не станет. Слишком хорошо он знал его для этого.
- Бешеный, он здесь, - доложил Стахов, стараясь не смотреть в сторону напарника. - Я его позвал.
Рация молчала пару секунд, затем затрещала снова:
- Илья Никитич, берешь грех на себя? - Послышался самодовольный голос Тюремщика.
- Беру, - решительно сказал Стахов, подмигнув Корану. - Чего уж мелочиться-то? Одним больше, одним меньше.   
- Хорошо, - смеясь, сказал Тюремщик. - Я просто хотел предупредить вас, что сейчас будет весело.  - И пока Стахов с Кораном удивленно глазели друг на друга, гадая, что бы могло значить это изречение при нынешнем положении дел, рация заговорила голосом Бешеного: "К вашим услугам, прогулки на речном трамвайчике, аттракционы и множество других развлечений. У-у-у-ху-у-у…"
После чего раздался задорный смех, и рация отключилась.
Первым связал между собой слова "весело", "речной" и "аттракционы" Стахов, но предупредить напарника не успел. Пол вдруг поднялся, за бронестеклом мелькнуло тающее в черноте небо и чувство свободного падения на какое-то время овладело как им, так и поддавшимся этому чувству в полной мере напарником, кубарем покатившимся вниз.
- Твою…! - Только и успел выкрикнуть он, исчезая в темной глубине прицепного пространства.
Машину бросило вниз, будто под ней вдруг разверзлись врата ада. Прицеп, в котором находились "стражники", заходил ходуном, изображение за окном затряслось, а колеса запрыгали на глубоких выбоинах в диком танце, так что казалось, будто "Разведчик" сейчас оторвется и придавит кого-то своей массой. Но уазик оказался закреплен надежно, в отличие от брикетов сухого топлива, засыпавших Корана с головой.
Когда почва стала менее ухабистой и приняла приблизительно горизонтальное положение, а скорость "падения" уменьшилась до приемлемых 60 км\час, рация затрещала вновь.
- Всем любителям водного экстрима  - спасибо за участие, и до новых встреч.
- Никитич, что это было? -  Пытаясь удержаться за поручни в подпрыгивающем прицепе, будто под колесами вместо дороги пролегла стиральная доска, спросил Коран.
- Берег, - выдохнув, объяснил Стахов.
- Да? А похоже на обрыв на краю земли.
- Потому что там еще небольшой кратер есть, - он показал пальцем на откос, с которого они только что скатились. Действительно, на фоне почерневшего неба, покат кратера, плавно переходящий в дно реки был пологим, не длинным и не высоким. Но эффект для никогда не знавшего, что такое карусель Корана, возымел еще тот. - Здесь взорвалось что-то, вроде как нефтесклад. А теперь тут пролегает один из самых коротких и безопасных проездов на тот берег. Поэтому без трамплина никак. Другое дело, что они, - он кивнул в сторону кабины, - могли бы и притормозить, экстремалы хреновы! 
- Безопасных? - На лице Корана застыло удивление и даже округлились обычно узкие щели глаз. - Ты это серьезно?
- Да, - спокойно ответил Стахов, - по мосту рисковать никто не станет, а в других местах дно корявое, даже "Бессонница" не везде пройдет, не говоря уже о нас.

Когда-то здесь была река, настоящая, широкая, полная чистой, живительной воды. Река - жизнь, река - гордость, река - предание, воспетая народными песнями и окутанная древними легендами. Днепр.
Сейчас уже трудно поверить, что этот широченный ров, кривой и ухабистый, был раньше весь, до краев, заполнен водой, что здесь обитали рыбы, водную гладь бороздили теплоходы, бурлящими "расческами" возвышались плотины электростанций, у причалов сияли, озаряя ночь тысячью разноцветных лампочек, плавучие казино и рестораны. А летом она превращалась в место отдыха для тысяч горожан, детей, плескающихся в теплой воде, возводящих дома из песка, визжащих от переполняющей их радости и удовольствия. На Венецианском острове, ныне больше смахивающем на упавший с неба астероид, наполовину ушедший в дно высохшей реки, когда-то располагался развлекательный комплекс со множеством пляжей, водных аттракционов и лодочных станций. Гидропарк.
Теперь же ржавеющие остатки каруселей в отблесках света фар выглядели как протянутые к небу кисти рук, обглоданные и иссохшие, просящие о помиловании, о спасении.
А легендарная река превратилась в пар, поднялась в отравленную, изъеденную проказой, атмосферу, чтобы потом, изменивши свою формулу из  жизни в смерть, вылиться обратно, щедро пропитав проклятую землю и тех, кто еще трепыхался внутри нее во все тускнеющей, с каждой выпавшей каплей, надежде выжить.
- Чего-то затишье подозрительное какое-то, - выбросив окурок через приоткрытое боковое окно и прикрутив громкость, сказал Бешеный. - Давно такой ночки не было. Одни собаки.
В еще не выветрившихся клубах дыма, разъедающих глаза, его физиономию ошибочно можно было принять за новый вид мутанта, с встопыренным остроконечным гребнем, которым он вспарывал несчастной жертве живот. И название ему подходящее нашлось бы без проблем. Канибизавр или еще что-то в этом роде.     
- Не каркал бы ты, а? - Прищурился Тюремщик. - Вечно тебе не хватает острых ощущений! Кого тебе еще надо-то?
- Ну, хоть бы пару летунов для разнообразия… - Он рассмеялся и хлопнул Тюремщика по спине, зная, как тот до одурения ненавидит шутки подобного рода. Особенно на поверхности.
- Чего несешь, балбесина?! - Раздосадовано просипел Тюремщик. - Вечно ты должен накликать беду своей болтовней!
- Релакс, бой, - многозначно протянул Бешеный и опять по-дружески хлопнул друга по плечу, - все под контролем. Если будут проблемы - папуля все уладит. - И он стукнул себя кулаком в голую грудь. - Я не дам тебя в обиду, малыш.
- Слушай, ну помолчи, а? До чего же ты бываешь редкостным занудой! Иногда так и хочется взять это твое мачете и обрубить твой чертов язык!
- Язык??? - Шутливо изобразив на лице глубокое удивление, подскочил на месте Бешеный. - Тюрьма, как ты можешь такое говорить? Линка меня сразу же бросит! Лучше уж отруби мне яйца!
И он протянул ему один из своих громадных ножей.
- Отстань, - отмахнулся Тюремщик. - Линка тебя все равно бросит, хоть ты с языком, хоть без. 
- Это еще почему?
- Потому что ты ее не удовлетворяешь за свои пять минут дерганья! - с лицом, готовым вот-вот растянуться в улыбке, ответил Тюремщик.
- Это она сама тебе сказала?!
- Да, когда я ей вот на днях…
- Ах, ты ж сучонок! - Выкрикнул Бешеный и, брызжа слюной, набросился на него, схватил за барки и принялся колошматить. С таким дерзновением, будто пытался вытрясти из него последнюю монету. - Я тебе покажу на днях! 
Тюремщик сдерживаться больше не мог - загоготал во весь голос. Практически не оказывая сопротивления Бешеному и не в силах прекратить смеяться, он забрал руки от руля и почти ссунулся на пол. Сверху его своей массой придавил Бешеный, не переставая испытывать на прочность его бока и, в частности, печень, не всерьез лупя по ним кулаками и коленями.
- Слезь с меня, ты, извращенец! - Закричал Тюремщик, не находя в себе сил чтобы остановить смех. - Она говорила правду!
Машина пошла змейкой, то притормаживая, то наоборот, разгоняясь. Случайно придавив педаль газа в пол, они едва не наскочили на мерно шествующую впереди "Бессонницу". Вывернуть руль удалось лишь в последний момент, когда своим клином "Монстр" чуть не поддел ее за гусеницу. А в следующую секунду они уже на всех парах мчались навстречу догнивающему каркасу катера, разлегшемуся посреди русла реки, и в этот раз столкновения избежать не удалось. Куски обшивки взмыли в воздух, закружились над кабиной, разлетелись в разные стороны, ржавый остов прогулочного катерка преломился пополам, безоговорочно пропустив сквозь себя грозную машину со своим немалым багажом. "Монстр" при столкновении лишь слегка покачнулся, будто попал в зону высокого давления с сильным встречным ветром.   
Затрещала рация.
- Э, братишки, вы там чего? - Раздался надорванный голос Крысолова, капитана "Чистильщика", а заодно и начальника экспедиции, как всегда суровый и насмешливый одновременно. - У вас все нормально? Или решили порезвиться немного?
- Все нормально, кэп, - ответил Тюремщик, влезая обратно на сиденье и схватив рацию, будто гранату, у которой выпала чека. - Немного отклонились от курса, сейчас все выправим. - Затем, отпустив кнопку связи, повернулся к Бешеному и замахнулся на него зажатой в руке рацией: "У-у, Балбесина!"

Бешеный смеялся, его еще здорово держало выкуренное зелье, подогнанное любезным Петровичем, который, что называется, держит бренд и херни не подсовывает. Тюремщик, всегда суеверный и верящий во все приметы, постукивал по деревянной дощечке, специально припасенной для такого случая, мысленно прося Бешеного, чтоб тот больше не трындел о летунах и прочей нечисти. Андрей все еще обижался на своего рыжеволосого напарника, практически повернувшись к нему спиной, но в то же время с любопытством слушая его, а тот продолжал что-то рассказывать о том, как проходил отбор и как его едва не отсеяли, сказав, что у него есть пара болезней, с которыми нежелательно…
Пока кабину "Монстра" не сотряс крик, вмиг оборвав и музыку, и раздумья, и смех, и пустую болтовню. Крик из рации, над которой загорелась цифра "3", вывел из апатичного состояния, словно впрыснув в сердце конскую дозу адреналина.
   - Стражник два… - Догадался Бешеный, согнув руку в локте и указав большим пальцем на заднюю стенку кабины. - Стахов…
Что именно он прокричал, с первого раза никто и не расслышал, настолько громким, внезапным и резким был его окрик. Тюремщик потянулся было к рации, как снова внезапный вопль заставил его вздрогнуть и похолодеть. Голос Ильи Никитича, обычно такой спокойный и уравновешенный, был полон ужаса. Даже со второго раза непонятно было, что он хотел сказать.
Интуитивно, правая нога Тюремщика вдавилась в пол, заставив машину мчать во весь опор, не обращая внимания ни на оставшуюся позади "Бессонницу", ни на приближающуюся громадину "Чистильщика".
- Стоп машина, идиоты!!! - Наконец удалось разобрать слова Стахова. - Мерзлые!!!
В следующий миг "Монстр", подобно адскому носорогу, всеми восемнадцатью колесами вгрызся в загрубелую глинистую поверхность дна, задрожал весь, заскрежетал старыми суставами, заскрипел тормозами, поднимая за собой песчаную бурю.
Бешеный, краем глаза заметив, как Тюремщик отдергивает ногу от гашетки акселератора, будто от раскаленной поверхности утюга, и вжимает в пол педаль тормоза, вытянул вперед руки, в последней надежде не врезаться головой в лобовое стекло. Тряхнуло здорово, База-2, со Стаховым и Кораном на борту, едва не опрокинулась, колеса заскользили со стороны в сторону, а мгновение спустя прицеп уже начал неуправляемый занос, "закидывая хвостом" влево. Любая кочка, любая, даже совсем безобидная выемка могла сыграть роковую роль в судьбе Базы-2, опрокинув ее на бок и оторвав от основного состава.
- Тормози-и-и!!! - Снова закричала рация голосом Стахова.
Тюремщик, осознав всю опасность ситуации, уразумев, что если не прекратит жать на среднюю педаль, База-2 догонит его, как в той игре о змейке, где важно не въехать себе в хвост, чтобы не проиграть, поэтому он, успев сто раз возненавидеть себя за недалековидность предыдущих действий, начал плавно отпускать тормоза, заодно молясь, чтобы Базу перестало нести и она выровнялась. "Бессонница" мелькнула где-то справа; Слава Богу, ее не зацепит.
Не проиграть бы Базу-2…
Бешеный машинально схватил рацию, ткнул пальцем в кнопку на пульте с надписью "внешняя связь" и, приложив микрофон к губам, выкрикнул примерно то же, что и Стахов, в безумной надежде, что остальные расслышат его с первого раза, поскольку повторять эти слова дважды ему совсем не хотелось.

"Монстр" наконец остановился, оставив за собой вспаханным громадными колесищами верхний слой земной коры, проделав в нем глубокие борозды и подняв в воздух сплошные, волнующиеся стены пыли. Двигатель заглох, свет погас одновременно во всех машинах, как в упавших на дно океана подводных лодках.
Люк в фургон распахнулся, словно глаз громадного чудовища.
- Мелкие, запомните, - впопыхах прошептал Бешеный. - Что бы вы ни увидели - не кричите. Закричите - подпишите всех на смерть. Если они войдут, не шевелитесь, не дергайтесь, не дышите, мать вашу, не хлопайте даже ресницами, а главное - не бздите. Если они вас учуют, вам не жить, ясно? И никто вам не поможет. Никто.
Они оба затрясли головами, побледнев и выпучив глаза, словно две выпотрошенные рыбы. В мозгу Андрея лихорадочно начали всплывать какие-то незаконченные фразы, какие-то слова, прочитанные или услышанные, мутные картинки с чьими-то жуткими изображениями. Кто они, эти мерзлые? Он начал с жадностью хватать каждое вынырнувшее из глубин памяти слово, глотать их вместе с повлажневшим воздухом, ища, вспоминая какие-то объяснения, выискивая в обрывках чьих-то высказываний хоть какую-нибудь подсказку, проливающую свет на это страшное слово.
Но вдруг понял, что все тщетно, что ему никогда не найти ответ на этот вопрос. В голове стало пусто и свежо, как в расколотом сосуде после многочасовой бури. Не стало содержимого, не стало ни вопросов, ни причин… Все обтянула гулкая пустота и холод.
Холод. Холод отовсюду. Холод, пробирающийся под одежду, слегка покалывающий лицо, забивающий дыхание, оседающий на бровях и ресницах, превращающий в пар выдыхаемый из легких воздух. И постепенно превращающийся в мороз, укутывая мохнатой, белой шерстью красный плафон контрольной лампы, едва тлевшей под потолком фургона; зарисовывая вычурными фресками стекла неподвижно закрепленного "Разведчика"; пуская белые пушистые "трещины" на лобовом стекле "Монстра"; инеем оседая на брикетах топлива, на ящиках с патронами, на панели приборов, скрывая из виду все показатели, на фиолетовом дисплее проигрывателя, на руле и рычагах… Все неживое побелело, обзаведясь щетинистой, белоснежной, искрящейся коркой, а живое стало синим и дрожащим.
Рука Бешеного медленно, словно боясь укуса, дотянулась до рации, дрожащими пальцами ткнула на модуле связи цифру 3, и поднесла рацию до уровня груди.
- Ил-л-ль-я Ник-к-китич, - не попадая зуб на зуб, выговорил Бешеный, - а м-мы не мог-г-гли прос-с-скочить?
Некоторое время в радиоэфире, как это и должно быть в таких случаясь, соблюдалась тишина. Бешеный знал наверняка, что Стахов, неукоснительно соблюдающий все инструкции и предписания, не станет нарушать этот пункт, и опустил руку, поймав на себе презрительный, чуть ли не озлобленный взгляд напарника. Но рация, вопреки всем предсказаниям, зашипела и спустя секунд пять раздался голос Стахова.
- Н-нет, с-с-слишком пл-л-лотное обл-л-лако… ес-с-сли бы ехали м-м-медленнее, м… м… черт, как хол-л-л-лодно… может и про… проск-кочил-ли бы… А т-так, пот-т-тянули за с-с-собой…
Шипение прекратилось, индикатор с цифрой 3 погас, тут же обрастая белой, колючей шерстью.
Тюремщик потянулся к рулю, трясущейся рукой провел по его поверхности, сгребая заиндевелыми, посиневшими ногтями снег, дотянулся до модуля связи и щелкнул тумблером, тем самым поставив крест на дальнейших переговорах.
Если бы в машине был градусник, ртутный столбик уже добежал бы до отметины в -25, но это еще был не предел, и все, за исключением новичков, знали об этом. Ожидать нужно было худшего. Последние еще ни разу в жизни не чувствовали на себе такого перепада температуры. В Укрытии климат был всегда одинаковым, 16…18 градусов, иногда повышался до двадцати, когда комбинаты работали на полную мощность, но ниже нуля температура в подземелье не опускалась никогда.
- Мерзлые, - благоговейным шепотом и почти не дрожа, будто на него не распространялся этот душащий холод, сказал Саша. - И не люди, и не мертвецы... Фантомы…
…И никто вам не поможет…  эхом отдались в глубине слова Бешеного
Невзирая на то, что света в фургоне почти не было, внутри стало ясно, как днем. Это благодаря светлыни инея, заманчиво блестящей, необычайно яркой для привыкших постоянно всматриваться во тьму людей, это она преобразила мрачные окраски предметов, сменила их сущей белизной, покрыв необыкновенно ярким, чистым белым напылением.
Андрей, сам не помня, как и когда, оказался в дальнем конце фургона, забившись в угол возле клеток, в которых "Монстр" доставлял с поверхности всякую живность для исследований "Бионики", и, обхватив руками колени, хотел было уткнуться в них носом, как услышал какой-то булькающий звук, исходящий сзади, где-то за его спиной. Там кто-то был, в клетках… Кто? Или же, правильнее, - что?
Моментальный порыв, жгучее желание оглянуться вмиг овладело им. Руки инстинктивно сжали автомат, да так сильно, что, казалось, не выдержит каленое железо такого давления. Но в следующий миг другая мысль, черным вороном кружившая в его голове, камнем понеслась вниз, гулко шлепнувшись о дно его повергнутого в ужас сознания, пробудив при этом в нем другой смысл. Нет, не бежать, не надеяться на оружие… опустить руки.
… Если войдут, сидеть тихо, не шевелиться, не моргать… Да…
Как же холодно, дрожа всем телом, думал Андрей, как же не шевелиться, если так холодно…
Но он не шевелился. Не повел головой и когда булькающий звук, будто кто-то вытягивал через трубочку со дна стакана воду, приблизился и стал теперь похожим на вдох. Не дыхание, а именно вдох, постоянный вдох, хриплый, пробивающийся наружу словно через заполненное, истекающее мокротами горло.
Не шевелиться… Не шевелиться…
Кто-то прошел, проплыл, издавая такое же бульканье, сквозь стену фургона, будто и не было никакой стены, проникнув внутрь, плывя по воздуху рядом с тем местом, где должен был сидеть Андрей. Это тело человека, со сложенными по швам руками, нагнутой вперед головой, натянутой шеей и в безмолвном крике открытым ртом, но почему-то без ног и все во льду. Обмороженные, мертвые члены тела не двигались, глаза неподвижно устремлены вдаль, в одну точку, они словно не видели одичавшего от страха Андрея, помимо воли уже забывшего о дрожании и шевелении, не моргающего глазами и даже не помышлявшего о том, чтобы дышать. Это души моряков, пронеслась безумная мысль в его замерзающей голове, души тех, кто утонул в этой реке.
Еще один мерзлый появился сзади, выплыл из темноты, клокоча дырявым, проеденным червями (по крайней мере, такую картину нарисовало ему ошеломленное воображение) горлом, и медленно проплыл к кабине. За ним появился еще один, в обличии женщины. Отвратительное, жуткое лицо, словно замороженное на предпоследней стадии телесного разложения, вдруг с треском то ли обсыпающегося льда, то ли ломающихся позвонков, повернулось к Андрею, наклонилось набок, словно для того чтобы лучше рассмотреть его застывшее в позе эмбриона тело, и в его черных глазных ямах что-то сверкнуло. Нет, черт возьми, ничего там не сверкнуло, они смотрели на него двумя темными безднами, и не отражалось в них абсолютно ничего.
Из борта слева показался еще один призрачный, безногий силуэт. Медленно проскользнул сквозь брикеты топлива, остановился у пустого кресла, посмотрел на изображавшего манекен Сашу, и двинулся дальше, пройдя сквозь него…
Андрей тихо, словно пытаясь не спугнуть присевших на покрывшиеся инеем ресницы бабочек, сомкнул глаза.
Он приказал себе не дрожать, и у него это почти получилось, приказал себе не дышать, и это оказалось не так уж и сложно, но, черт подери - как заставить сердце прекратить этот громкий раш в его груди?!!
Почему я не могу его остановить? Почему я могу заставить руки примерзнуть к холодному полу, почему могу заставить свои легкие перестать втягивать в себя воздух и не могу заставить прекратить сердцу стучать?! Почему, твою мать, я не могу приказать себе сдохнуть?!
Глоточное бульканье приблизилось, кто-то вдыхал холодный воздух дырявым горлом совсем близко. Немыслимый, жуткий ужас заставил Андрея закусить губу и сомкнуть глаза еще сильнее, до появления перед ними белых кругов.
В следующую секунду его сознание заполнила другая, совершенно новая мысль, от осознания которой к горлу подкатил густой ком. Эти фантомы могут так сновать здесь вечно! Кто сможет заставить их теперь уйти отсюда? Они могут облюбовать это место и остаться здесь навсегда. Кто-то говорил раньше, - теперь он это вспомнил очень четко, будто помнил всегда, и даже десять минут назад, когда в диком помешательстве искал хоть какие-то объяснения к этому малопонятному слову, - что мерзлые месяцами могут обитать на одном и том же месте. Кто-то видел эти айсберги обмороженных руин и автомобильных каркасов в сизом облаке, а также снежные столбы в человеческий возраст, много столбов, незаконченными крестами торчащих в земле. И чем больше Андрей думал об этом, чем явственнее представлял себе это облако, поглотившее и "Монстра" и грозного "Чистильщика", тем больше узнавал в одной из снежных фигурок, вогнанных в землю по косточки, себя, с распахнутыми во всю ширь глазами, в немыслимом ужасе бегающими зрачками и двумя протаявшими ручейками слез…
О, Боже, нет, я больше не могу… нет… Он открыл глаза и увидел прямо перед собой ужасное лицо старухи, всматривающейся в него своими вытянутыми, черными пропастями, заглядывающей глубже, чем просто в глаза, так словно читая его насквозь, видя в нем все, что он успел познать за свое столь короткое время.
Закричите - подпишите всех на смерть, прозвучали откуда-то слова Бешеного.
Он хотел закричать, ему даже показалось, что он уже кричит, безудержно, во весь голос, кричит, как кричат зная, что это последнее, что можно сделать, прежде чем отправиться в мир мерзких, закоченевших теней, выпучив глаза и хватая руками воздух. Но он не кричал, и ни одна мышца на его лице не дрогнула. В его глазах, отразившись ночным северным небом, утонуло жуткое лицо и тут же пропало под закрытыми веками, сказав ему все, что хотело сказать. После этого наступила тишина…

-Э-э, очнись. - Кто-то тряс его по очереди то за одно плечо, то за другое, шлепал по щекам, приподнимал веки, но все это доносилось к нему как бы посредством звуков, не чувств. Чувства все еще оставались в глубокой заморозке, хотя по лицу словно кто-то проходил паяльной лампой. - Малой, ты чего? - Потом, обратившись к кому-то другому: - Бешеный, он вообще живой или я пытаюсь оживить покойника?
- Да живой он, прикидывается, - заверил его голос Бешеного. - Сейчас я его отогрею. - И послышался звук расстегиваемой молнии.
- Ты чего, одурел?! - Спохватился тот, кто тряс его за плечи.
- Да шучу я, Тюрьма, - сквозь смех проговорил Бешеный. - Сейчас сам очнется. Дай ему нашатыря.

Отредактировано Death Fataller (2009-01-20 11:54:30)