3.
Андрей вышел из машины, ступил на растрескавшийся, местами поросший каким-то коричневым мхом, асфальт и прижмурился от больно резанувшего по глазам яркого света. Он знал, а, вернее, слышал, что солнце - это такой источник энергии, который накрывает светом большущую площадь земли одновременно, а не как лампочки на потолке, порождающие те жалкие островки света в тоннелях, при которых даже разглядеть чье-то лицо порой невозможно. Но что будет так ярко, так ослепительно и больно для глаз, что не упасет даже темный материал криокупола с вшитыми в него пластинами из огнеупорных сплавов, он предположить никак не мог. После стольких лет пребывания во тьме, его глаза, никогда не видевшие другого освещения, кроме как лампового, не могли привыкнуть к такому величественному, природному свету.
И зачем только в нем окон еще понаделали, недоумевал Андрей, ведь и так просвещается как марля?
Он стоял, покачиваясь и держась за поручни трапа минут пять, рассматривая перед закрытыми веками разноцветную мозаику, и почему-то вспоминая выражение лица Крысолова, такое радостно-отвлеченное, словно перед его глазами тогда, когда он стоял за спиной Тюремщика, вращалась такая же мозаика, пока не услышал знакомый звонкий голос: - Сейчас привыкнешь. Я тоже долго привыкал.

Сашка.
- Где все?  - уловив скулящую пустоту ветра, спросил Андрей, опустив голову и часто-часто хлопая ресницами, словно в глаза ему попала мыльная вода.
- Старшаки на совещании у Крысо… Кирилла Валериевича. Другие отсыпаются. Я вот тоже иду сейчас костыли отброшу - заступаю сразу после тебя.
- Слышь, - прекратив моргать и чуть приоткрыв щелочки глаз, несмело проговорил Андрей, - а как эти мерзлые…  ну, в общем, когда они ушли?
- Знаешь, я ведь тоже вырубился, - понизил голос Саша, будто поведал о чем-то страшно постыдном. Андрею даже показалось, что щеки у того зарумянились, как у смущенной непристойным вопросом девицы. - Когда эта бредятина прикоснулась ко мне. Она же прошла сквозь меня, представляешь? Ну, я и… Просто очнулся на пару минут раньше, чем ты, вот и не засек меня Бешеный.
Андрей боязно, но в то же время с некой решимостью приоткрыл глаза и посмотрел на своего нового друга. Совсем как на кровного брата, на пару отхватившего у отца таких же люлей, за вместе содеянное прегрешение. Ему хотелось с облегчением вздохнуть или даже броситься к нему с объятиями, найдя утешение в том, что не один он оказался таким "мнительным", как окрестил его Бешеный, но делать этого не стал. И не потому, что в последний миг почувствовал, как скупая на эмоции мужицкая жилка стянула его чувства в тугой кулак, уничижив сопливые переживания, а потому, что вдруг показалось ему, что рассмеется сейчас Сашка, прямо в лицо ему рассмеется, не воспримет его эдакую дружескую участливость. Он ведь другой совсем, Сашка, не такой как Андрей.
За все время, что Андрей его знал и по учебке, и так, дома, тот был шалопутным, хвастливым, неуравновешенным раздолбаем и хулиганом. Подчас сложно даже понять, как так произошло, что этого абсолютно не поддающегося воспитанию и дрессировке заядлого спорщика, до посинения готового отстаивать свое нередко абсурдное мнение, доводящее некоторых педагогов в школе до сказа, вообще приняли на военную службу? Ведь там тесты, тесты и тесты: психофизиологические, на психологическую совместимость, психоаналитические и прочие, не считая обычных логических и элементарных математических, уж вообще непонятно зачем те нужны. Тем не менее, для Андрея было полной загадкой, как Саша умудрился их пройти, ведь покажи он на них все свое естество, ни один учитель, проводящий отбор, не согласился бы дать добро на то, чтобы ему доверили оружие. А ведь случаев было полно, когда давший слабину солдат, убегал с заставы, бросив там и оружие и товарищей на растерзание прорвавшихся в шлюз тварей. А на поверхности? Ведь туда выходят, в основном, малыми группами - два, три, четыре человека. И если один из них окажется психически нестойким в условиях постоянной и явной  угрозы. Что тогда? С перепугу начнет палить во что попало, бежать куда глаза глядят, а в конце концов, и себя загробит, и других в опасности оставит. 
Именно для того, чтобы подобных случаев можно было избежать, и были написаны десятки разнообразных тестов, чтоб как можно скрупулезнее выбирать тех, чья нервная система  способна будет справляться с той жуткой пайкой адреналина, что будет впрыскиваться в кровь чаще, чем способно биться их сердце.
Андрей считал себя таковым. И хотя на Северной заставе дал маху, не понарошку испугавшись, что собаки все же допрыгнут (сейчас-то он уже так, конечно, не думал), дождутся времени перезарядки и перорвут заставу, позже он справился с наважденьем, занеся тот эпизод в свой "архив опыта" - так называл свои познания и приобретенную со временем практику его отец. Так говорила мать. Плюс единичка в архив опыта.

- Я это… - выдавил он из себя, наконец раскрыв веки полностью и почувствовав, что свет больше не режет глаза. - А где мы сейчас?
- Борисполь. - Саша потоптался на месте и уселся на железную ступень, многозначительно цокнув языком.
Андрей последовал его примеру и также опустился рядом, обняв гудящую голову руками.
- Далеко от Киева?
- Да не-е-ет, - отмахнулся он и, выронив на ступень какие-то деревянные бусы, нанизанные на короткую нитку и пошарив свободной рукой у себя за пазухой, достал сложенную в несколько раз карту. Старую, затертую, обкусанную по краям, выпачканную грязью и местами забрызганную коричневыми пятнами. Словно не карту киевской области, а карту, на которой отмечено месторождение золота, за которую люди готовы резать друг другу горлянки. - Смотри, здесь вот мы. - Он ткнул пальцем в неправильной формы оранжевый овал, изрезанный белыми полосами вдоль и в поперек. - Вообще ерунду проехали.
- А Харьков где? - пошарив взглядом по карте, спросил Андрей.
- Поди узнай. У меня ж только такая карта есть.
Андрей не спрашивал, откуда тот ее вообще взял, ведь довольно дефицитная вещица. Но, зная природу такого типа людей, об этом несложно догадаться. Любивший забиваться на спор, играть с малолетками на деньги в "земли", заранее зная, что так кидать ножом как он никто из них не умеет, одурачивать тех же малолеток в "трыньку", выдумывая на ходу новые правила, цель которых, несомненно, заключалась в том, чтобы выбить из игравших последние деньги, Саша добывал все трофеи одним и тем же способом. Выигрывал. О честности здесь речь не идет, главное - результат. Быть может, поэтому он прошел все тесты и сумел обвести вокруг пальца самого Крысолова, уж чей проницательный взгляд, казалось, похлеще рентгеноскопии просматривал насквозь твою душонку, заглядывая даже в те темные уголки, куда ты прячешь самое сокровенное. Или, возможно, наоборот - как раз и разглядел в нем Крысолов того шулера, который сможет обмануть смерть? Подобно некоторым легендарным сталкерам, годами разыгрывающими с ней одну и ту же партию в покер.
Так это или нет, узнать, конечно же, вряд ли когда-нибудь удастся, да и не об этом сейчас думал Андрей. Больше его интересовало другое.
- Как думаешь, за сколько дней мы доберемся до Харькова?
- Не знаю, все зависит от условий и от того какой путь выберут.
- А что, их есть много?
- Вроде как два, я сегодня от Тюремщика слышал. Один типа магистраль, ну, широкая трасса такая, через Полтаву, по ней будет быстро, а другой - проселочными дорогами, будет дольше, но вроде бы не так опасно.
- Не так опасно? - отвлеченно рассматривая свои изношенные, припавшие пылью рантовые сапоги, переспросил Андрей. - А разве бывают не опасные дороги?   
- Не знаю, - вскинул плечом Саша, - может, и бывают, раз говорят. Они ведь сталкеры, им виднее.   
- А ты хотел бы быть сталкером? - вдруг сменил тему Андрей.
- Спрашиваешь еще, - горделиво вскинул подбородком тот. - Зачем же я вообще здесь?
- Думаешь, будет тебе тоже так фартить, как этим? - большим пальцем он указал на кабину "Монстра", намекая на Тюремщика с Бешеным.
- Может и будет, а нет - так нет. Все равно это лучше, чем всю жизнь грести коровий навоз, тягать пропашник или горбатиться в цеху.
- Знаешь, мой друг Олег…
- Я знаю, - перебил его Саша, - это твой дружбан. Он не прошел отбор, завалился еще на втором экзамене. Куда его определили? Хоть не в коровник?
- В литейный, - не подымая головы, ответил Андрей. И хотя ему не понравилось то, как небрежно отозвался о его товарище Саша, он старался сохранять хладнокровие, лишь плотно сжав губы и громко засопев. Прежнее желание броситься Сашке в объятья как к кровному брату сменилось внезапным желанием зарядить ему в глаз. Олег был его другом, а, как известно, оскорбляя друзей собеседника, оскорбляешь и самого собеседника.
Но на Сашу это правило, по видимому, не распространялось.
- Значит, горбатится в цеху, - так же бесчувственно констатировал он. - Хотя это еще ничего. Вон брат мой, Сенька, подрастет, так ему одна дорога - на коровник. Зрения тридцать процентов и с левой рукой нелады: не сгибается полностью локтевой сустав. В общем, даже на комбинат никакой не возьмут. А ведь он неплохой парень, забавный, петь хорошо умеет, сам песни сочиняет.   
- Я тебе просто хотел сказать, что не всем, кто хочет быть сталкером, выпадает такая возможность, и не всем, кому она выпала, сможет им стать.
- Это ты на что намекаешь? - прищурился Саша, пряча обратно разложенную на коленях карту и сгребая в руку брошенные на ступень бусы. - Что мне не стать сталкером?
- Да чего ты напрягся-то так? Ни на что я не намекаю, я говорю, что думаю. А думаю я, что многие из тех, что, как ты сказал, тягают пропашник, могли бы тоже быть неплохими сталкерами. Уж точно, не хуже нас с тобой. А те, кто поступил на службу, могут так никогда ими не стать.
- Что ты имеешь в виду? - сдвинув брови, наморщил лоб Саша.
- А ты не понимаешь? Вспомни хотя бы мерзлых. Знаешь, они же могли так сновать через наш фургон, сколько им вздумается. Обволокли бы машины своим облаком на недельку, и пиши - пропало. Хотя какую там недельку - полдня с головой хватило бы, чтоб нам окочуриться. И где был бы твой сталкинг? Что на твоей надгробной плите написать: он был доблестным сталкером на протяжении пяти часов?
- А на твоей - что? - в его голосе уже зазвучали совсем недружелюбные ноты. - Он умничал на протяжении пяти часов?
- Так я ж просто военный, - словно невзначай ударил он рукой по правому лацкану, к которому был приколот значок с изображением двух перекрещенных винтовок на фоне щита - необязательный атрибут военных в Укрытии. - А ты ж то ста-а-алкер, - последнее слово он специально протянул с напыщенной бравурностью, чтоб как можно больнее ужалить этого тщеславного огольца.
Некоторое время тишину нарушал только зыбкий сквозняк, проносящий внутрь "коробки" песчинки пыли, насвистывая свою любимую мелодию, полную тоски и угнетающего однообразия. 
- Значит, за друга все-таки обиделся? - понимающе покивал Саша и отвернулся. - Я так и думал. А зря, я же не со зла. Согласись, на счет того, могли бы они стать сталкерами или нет, решать не тебе и не мне. Отбор проводит не один человек, а целая комиссия. Не могут же они все ошибаться? А относительно мерзлых… по моему ты бредишь. Тебе бы отдохнуть не мешало, хочешь, я вместо тебя подежурю сейчас?
- Да нет, спасибо, - польстившись таким неожиданным поворотом событий, очнулся Андрей. - Я в норме. На счет… может, ты и прав, извини.
- Ладно, - Саша поднялся на нога, расправил плечи, похрустел шеей. - Тогда я пойду, как говорил Бешеный, костыли отброшу. Через два часа на смену. Не скучай здесь.
- Постараюсь, - прозвучало ему в ответ. 
Становилось жарче. Стрелки на Андреевых часах указывали только на полдесятого, но снаружи уже здорово поджаривало, воздух становился спертым, влажным, с привкусом плавящейся канифоли. Это включился в работу криокупол.     

Криокупол имел удачную конструкцию, благодаря которой полностью накрывал и сами машины, предварительно выстраиваемые для этого в форме прямоугольной коробки, и пространство внутри нее, предназначенное для людского обитания, тем самым становясь зонтом посреди пустыни, защищая всех, кто находится под его накрытием от немилосердно палящего солнца.
Для формирования коробки, "Монстр" становился в форме буквы "Г", выставив Базу-2 под прямым углом относительно своего тела и Базы-1, с другой стороны его продолжал "Чистильщик", тем самым создавая литеру "П", ну а "Бессонница" восполняла собой недостающую перемычку, замыкая круг. Все было просто.
Снаружи машины обкладывались  дополнительными металлоасбестовыми щитами, покрывающими колеса, а заодно и лишающими возможности вражески настроенным существам проникать внутрь коробки, используя ходы под днищем машин и прицепов.
Насколько эффективно это все работало в действительности? Честно сказать, не очень. Сам купол время от времени прорывался, как бы сказали ученые оправдывая свое изобретение, не выдерживая того сумасшедшего потока частиц энергии, что ниспосылало на него небесное светило. Иногда этому помогали разъяренные животные, учуявшие запах крови и продирающие купол своими острыми клыками и когтями. 
К тому же защита его была довольно посредственной. Все зависело от места для стоянки. Если июльским утром вовремя не найти укромного участка в местном ландшафте, не отыскать какой-нибудь тенистый уголок, в котором можно было упрятать совсем нескромную по размерам сборную крепость, до трех дня ее обитателям можно запросто было сгореть заживо или задохнуться.

Андрей расстегнул две верхних пуговицы, и только успел подняться со ступени трапа, как дверь Базы-3 в дальнем конце "коробки" отворилась, и в проеме показалась знакомая лысая голова. Илья Никитич. Покачиваясь, он спустился по трапу на землю, достал из кармана очередную самокрутку и, чиркнув об воротник спичкой, не спеша раскурил ее, смакуя первыми, самыми, по всей видимости, смачными, затяжками. За ним из базы вышло еще несколько человек, спустились вниз, сгруппировались вокруг Стахова, продолжая о чем-то тихо беседовать. Последним из совещания вышел Крысолов а за ним, - о, Боже, у Андрея чуть челюсть не отвисла, - грациозно, словно птица, следовала девушка лет восемнадцати-двадцати, с короткой черной стрижкой, невысокая, но до одурения красивая, с непривычно темным оттенком кожи, таким, как у тех девушек в купальниках на обложке календаря у Олега, нежащихся в солнечных лучах на фоне набегающих морских волн. Возможно, оттого ей так шел этот черный комбинезон, подчеркивающий налитые упругостью полушария груди и стройную фигуру? А, возможно, и потому, что расстегнутые верхние пуговицы на кителе и подкатанные к коленкам штаны, обнажающие смуглые голени, придавали ее образу такой бурлящей сексуальности, что Андрей едва удержался на месте, чтобы не подойти к ней и не разглядеть ее поближе, а при возможности, и прикоснуться к этому необыкновенного цвета телу. 
- Чего уставился? - Знакомый голос мгновенно вывел его из блаженного состояния нирваны.
- …Илья Никитич, извините, я…
- Я вижу. Попроще лицо сделай и не пялься на нее так, будто призрака увидел, она этого не любит.
- А кто это?
Стахов помолчал, безразлично окинул взглядом продолжающий спор военный ареопаг, и снова затянулся. Он курил постоянно, был закоренелым курильщиком, но, как ни странно, никогда не кашлял, хотя пальцы и ногти на руках уже из пожелтевших давно превратились в коричневатые.
- Юля, - ответил он, спустя длившуюся для Андрея вечность минуту, выпустил облако сизого дыма.
- Юля, - повторил Андрей, не замечая, как его лицо расползается в глупой улыбке. - А кто она?
- Девушка. А ты что, не видишь что ли?
- Я понял, что девушка. Но откуда она взялась здесь? Я никогда раньше ее не видел.
За каких то пару минут пространство внутри "коробки" опустело, а вместе со всеми, затерявшись в толпе, исчезла и потрясшая Андрея девушка.
- Ты многого еще не видел, но это не означает, что его не было. - Стахов прошелся взад-вперед, то приседая, то наоборот, вытягивая шею как жираф и крутя головой во все стороны. Андрей понимал, что ему следует заняться тем же, а именно проверкой герметизации купола в местах его крепления к машинам, но его взгляд, последним временем такой напряженно-внимательный, вдумчивый, вдруг словно расфокусировался, стал каким-то отвлеченным, погрузившимся в прекраснодушные, эфирные мечты, что даже Стахов, наступив себе на горло, не стал их прерывать.
Кто знает, возможно, вспомнил себя в таком же возрасте, когда впервые увидел на экзаменах чудесную девушку по имени Ольга, после сыгравшую в его жизни важнейшую роль - не дав ему умереть в то время, когда он желал этого превыше всего. А возможно, просто не хотел ломать парню момент, когда тот оставил свое бренное тело и вознесся в сферу чувств, ловя на ходу странные, неведомые ему доселе сигналы, доносящиеся из глубины сердца, опьяняющие, дурманящие, словно разлитое в обилии миро. А возможно и знал, что больше такой возможности у парня не предвидится, так пускай помечтает вдоволь хоть сейчас, раз есть повод.
И определенно в чем-то был прав.

- Товарищ начальник заставы, - лениво перемешивая ложкой в армейском котелке совсем не вкусное на вид, похожее на разведенное в кипятке болотце, к тому же пахнущее вареной древесиной, хлёбово, поднял на Стахова глаза Андрей, - можно вам задать вопрос?
- Андрей, заканчивай ты уже паясничать, - скорчил кислую гримасу Стахов. - Какой я тебе начальник заставы? Все, - он громко хлопнул в ладоши. - Нет у меня никакой заставы. Ворох сейчас начальствует там, а здесь мы все на одной должности. - Стахов отложил в сторону пустой котелок, повозившись, достал из своего вещмешка алюминиевую кружку, бросил туда щепотку какой-то сушеной травы из газетного свертка, похожего на тот, в котором он хранил табак для своих самокруток, и залил в нее кипятка. - Чай пить будешь?
Андрей покачал головой. В такую жару о горячем чае ему думать совсем не хотелось.
- И напрасно. - Илья Никитич поднес кружку к губам и легонько подул на парующую жидкость. - Это специальный набор трав, помогает лучше перенести жарынь. Таки не хочешь?
- Нет, спасибо. - Андрей выставил вперед руку с растопыренной ладонью, будто сидящий напротив Стахов, собирался его насильно залить своим специальным чаем.
- Послушай парень, - Илья Никитич поставил парующую кружку на круглый раскладной столик и, понимая, что Андрей все еще ждет от него ответа, пристально заглянул ему в глаза, словно пытался угадать, какие именно разгадки тайн бытия он хочет в нем найти. - Я уже говорил, мы здесь все наравне, между нами теперь нет старшего и младшего по званию, окромя, естественно, Кирилла и старших по борту… хотя эти так, для галочки. То есть, я хочу тебе сказать, что не обязательно каждый раз спрашивать, можно ли задать вопрос, потому что - конечно, в чем проблема? Валяй, но ты ведь умный парень, Андрюша, и должен знать, что есть много вещей, о которых мы с тобой никогда не сможем поговорить по душам. Как друг с другом. Ты меня понимаешь?
Пялясь в котелок с остывающей в нем жижей, именуемой не иначе как завтраком, Андрей все не мог переварить в себе услышанное. Неужели Стахов умеет говорить? Ведь кроме необходимых команд, изредка и только по необходимости, слетающих с его уст, на заставе тот всегда словно играл в молчанку. Да, многие военные предпочитают держать язык за зубами, используя лишь самое необходимое из своего итак весьма скромного словарного запаса, но Стахов своей несловоохотливостью, наверное, переплюнул их всех. А, может, это он только на службе такой? Возможно, в жизни он приятный и интересный собеседник?
В любом случае, такая снисходительность не могла не радовать Андрея, враз почувствовавшего себя на короткой ноге с бывшим начальником Северной заставы. Стало быть, кое-какие секреты все же для него теперь откроются, но, - как бывает всегда, когда желаемое приходит неожиданно раньше, чем ожидалось, - в голову словно кто-то вставил клин и расщепил его мощным ударом молота.
- Так что ты хотел спросить-то?
- А… так какой дорогой решили ехать? Узкой или мастиралью? - наконец определился с вопросом Андрей, сдвинув пальцами набок спадавшие на глаза пряди.
- Магистралью, - поправил его Стахов. - Решили, что магистралью, хотя мне эта затея не очень-то по душе. - Он поднес кружку к губам и немного отпил своего чудотворного чая. - Они думают, что так будет быстрее. А по мне, так оно куда не поедешь, везде весело будет. Хоть по магистрали, хоть по проселочной.
- Нам в учебке говорили, чтобы мы вообще не пользовались дорогами. На дороге ты открыт со всех сторон - нападай, не хочу.
- Правильно говорили.
Наступила пауза. Стахов хлебал свой чай, а Андрей в уме материл себя за то, что из множества вопросов, что одолевали его почти всю сознательную жизнь, в момент, когда можно было прояснить для себя хоть что-то, он не может найти ничего вспомнить. О чем же спросить? Относительно Укрытия? Что именно? Копошить историю? Так наслышан вроде бы. Слухов предостаточно, причем в желании прилгнуть многие рассказчики преуспевали настолько, что иногда невозможно было отделить правду от выдумки. Так о чем же спросить? Может, о нем самом, о Стахове? Да, есть несколько интересных моментов, но спрашивать о них явная тупость. О других сталкерах? О ком, например? О Крысолове? Считай, так уж и расскажет.
Черт, как же он мог забыть - о Юлии!
Но едва Андрей открыл рот, чтобы поинтересоваться личностью потрясшей его своей красотой девушки, как в эту мысль, словно в прогнивший каркас катера, подобно разкочегарившему  под восьмидесятник "Монстру" вонзилась другая, подняв ту на воздух и раздробив на куски.   
- Илья Никитич, а вы отца моего знали? - он не знал достоверно, зачем задал этот вопрос, и задавал ли его вообще, поскольку первое время казалось, будто это была лишь мелькнувшая в голове идея, и лишь потом к слуху донесся голос, совсем незнакомый, дрожащий голос. - Юрий Иванович Чекан его звали. Может, знали? 
- Чекан? - На лице Стахова застыло удивление, лоб рассек глубокий вертикальный ров. - Так ты сын Юры Чеки?
- Да, наверное…
- Занятно. - Стахов отставил осушенную кружку, заглянул Андрею в глаза, пытаясь, наверное, отыскать общие черты между давно пропавшим биологом и этим парнем, назвавшимся его сыном, но потом бросил это занятие. - Так ты, стало быть, Чека-младший? Занятно, занятно. Вот уж не думал, что повстречаю его потомка столько лет спустя.
- Так знали?
- Знали, - вздохнул Стахов и, пошарив в кармане штанов, вынул сверток, в котором наверняка хранился табака, - от чего же не знать? Не вплотную сотрудничали, конечно, профили, сам понимаешь, у нас разные. Я на заставе, он - в лаборатории. Но общаться приходилось, и стрелять в тире его я учил. Бездарный из него был стреляка, скажу тебе, - Стахов улыбнулся, снова всего лишь на мгновенье, точно как в тот раз на заставе, когда Андрей уснул на посту. Но в этот раз Андрею показалось, что эта улыбка хоть и длилась жалкую долю секунды, но все же была непритворной, искренней. - Мог три рожка высадить, и все куда-то мимо. Все палил в стену. Меткости в глазу, как и у Бешеного - ноль. А человек был душевный, мне нравился.
- А о том, что с ним случилось, вы что-нибудь знаете?
Некоторое время Илья Никитич сосредоточенно, привычными движениями, мастерил себе самокрутку. Андрей даже успел подумать, что тот не расслышал вопрос, и хотел было уже его повторить, как Стахов, проделав снова фокус с поджиганием спички от воротника, раскурил самокрутку и сказал:   
- Поверь мне, парень, не больше, чем ты. Гребешков, тот сталкер, что сопровождал группу твоего отца, пробыл больше недели на поверхности. Он вернулся практически без одежды, обгоревший весь, израненный. И у него была раздута голова, - Илья Никитич выставил наперед руки, будто держа в них невидимый огромный мяч. - Череп  просмотреть насквозь можно, мозги как мутная вода. Что он мог рассказать? Не укрылись от солнца, все умерли, он один выжил. Вот и все, о чем мы узнали перед тем, как он умер. Поисковых групп тогда никто уже не высылал, к тому же, пойми правильно, куда высылать, в каком направлении? В общем, давно это было. Сколько ж лет уже прошло?
- Тринадцать, - твердо ответил Андрей.
- Ты это, Андрей, не забивай себе голову. Твой отец был хорошим парнем, мне он нравился, и тебя он, не сомневаюсь, любил. Но что случилось, то случилось. Много людей вышли на поверхность и не вернулись обратно. Слишком много.
- Да, я понимаю, - растерянно сказал Андрей, свесив голову. - Я его и не помню совсем; мать лишь изредка вспомнит, а фотографий так и вовсе никаких не сохранилось. Был отец, и как будто и не было его никогда.
- Мои родители были членами Военного Совета, - вдруг сказал Стахов, выпустив дым через ноздри. - Мне было тогда десять лет, полгода как в Укрытии жили. Творилось тогда чёрт-те что! Повстанческие движения, бунты… А свободный доступ до оружия делал свое дело. Стреляли, как в тридцатых годах. Там, в зале совета, где проводятся совещания, краска уже в двадцать слоев, наверное, нанесена, а пятна крови все равно проглядывают. Хотя уже три десятилетия прошло.
- Ваших родителей убили?
- Знаешь кто такие "толпа"? - задал встречный вопрос Стахов.
- Знаю, - кивнул Андрей, - это те, кто вначале попал в Укрытие не запланировано.
- Да, тогда вместо шести тысяч человек, в него натолкалось почти семнадцать. Случайные граждане, оказавшиеся в нужное время и в нужном месте. Это была неуправляемая толпа, озверевшая, отчаянная толпа. Они убивали всех, начиная с толстых олигархов, для которых были построены специальные пентхаусы, вырезая их целыми семьями, и заканчивая мелкими политиками, выкупившими, так называемые, "докторские" квартиры для своих огромных семей.
С другой стороны их можно было понять: у них под домами строили убежище для этих толстосумов, а их самих хотели бортануть, мол, извините, ребятки, для вас мест нет. Вот они и… В тот день, так уж получилось, ранили только нашего старейшину и уважаемого всеми нами Василия Андреевича, всех же остальных постреляли, в том числе и моих родителей.
Могу с уверенностью сказать, что тебе повезло, парень, родиться не в те времена. Мало того, что радиация проникает внутрь, - Укрытие ведь изначально задумывалось как длительной консервации, то есть все входы-выходы были опечатаны, и открывать их следовало не раньше, как через двадцать лет! - так еще и эти каждый день укорачивали жизни сотням людей.
- А для чего же их открыли?
- Так это они и открыли. Придурки! - Стахов поморщился и сплюнул. Самокрутка дотлела до середины, но он о ней, видимо, напрочь забыл, погрузившись в пучину воспоминаний. - Ломанулись за своими родственниками и вещами, что забыли! Дурачье. Оно же все светилось -  барахло это, Гейгер трещал как заводная игрушка, мелодии выдавал, а они его тащили, тащили… Деньги, украшения, телефоны, даже кошек, с которых шерсть слезала как парик, мать его!
- Зачем же вы их впускали?! - округлил глаза Андрей.
- Нас, - Илья Никитич ткнул себя в грудь большим пальцем, - еще не было. Я же говорил: никаких застав, никаких патрулей. Они сами себе были хозяевами, к тому же их было больше.
- А как все закончилось? Ну, потом же все улеглось, ведь так? Куда делась эта "толпа"?
Стахов пожал плечами, сунул в зубы самокрутку и сделал последнюю затяжку, прежде чем точным движением отбросить окурок под машину.
- Естественный отбор, наверное. Кто-то не вернулся с города; кто-то, получив приличную дозу облучения, умер в изоляционных камерах; самых яростных бунтарей удалось со временем обезвредить…
- Убить?
- Да, Андрей, убить. Никто не играл в судей и милицию. - Стахов поднялся, достал из нагрудного кармана платок и протер им лоб. - Поэтому большинство, переосмыслив свое положение, смирились и стали нормальными людьми. С тех пор порядок в Укрытии не менялся. Вот такой вот хеппи-энд.
- А почему изначально не было убежища для них, простых граждан?
- Почему ж не было? - Стахов как будто бы удивился. - Было.
Он отошел в сторону, присел на ступень трапа "Монстра", где еще недавно сидели Андрей с Сашей, и принялся расшнуровывать свои ботинки. В его поведении больше не усматривалось того Стахова, что был начальником на своей заставе. Господи, да он ведь даже не разрешал расстегнуть верхние пуговицы на кителе!
- Можешь тоже разуться. В это время суток, - словно прочитав мысли Андрея, сказал он,  для уверенности еще раз взглянув на часы, - ничто не будет нас беспокоить. Вся тварь по закуткам, сейчас слишком жарко. 
Это было как нельзя кстати. Сапоги стали горячи, будто готовы были расплавиться, а портянки уже давно сползли, натерев раны на ногах, и поэтому большего удовольствия, чем сбросить эту надоевшую кирзу, в эту минуту нельзя было и придумать.
Стахов бережно отставил свои ботинки в сторону, с неким наслаждением пошевелил набрякшими пальцами, после чего его лицо снова приняло выражение глубокого удивления.   
- Ты что, ничего не слышал про Укрытие-1? - Андрей отрицательно покачал головой. - Ну, в принципе, это и понятно. До твоего рождения там уже никого не осталось, хотя о нем предпочитали умалчивать и раньше. Гражданским знать о его существовании не нужно было, а кто знал, тот особо не распространялся на эту тему. Это как раз для них, простых смертных, и строилось то убежище. Только ты ж ведь сам понимаешь: сроки строительства, качество материалов и прочее, что имело отношение к выживанию после ядерного удара - фильтры, генераторы, склады провизии, одежда, медикаменты, - все было для них совсем другим. Да и место расположения… За городом, в поле, почти под Васильковом. Кто туда успел бы добежать? Хотя по размерам оно было побольше нашего, которое строилось исключительно для ВИП-персон и "нужных" людей, вот вроде твоих родителей.
- И что?
- А то, что это Укрытие-1 до момента начала военных действий… - Илья Никитич внезапно прыснул со смеху, только не было в этом смехе ничего доброго, даже и намека на радость, словно у вспомнившего забавный момент из прошлой жизни  психопата. - До момента военных действий… - повторил он и пуще прежнего принялся смеяться, держась за живот и оскалив пожелтевшие зубы. - Ну и слово подобрал! Какие же, на хрен, действия? Летящая ракета - это разве действия? - Угомонился он не сразу. И даже взгляд Андрея, в котором читались смешанный испуг и смятение, не мог вывести его из этого припадочного состояния. - Вот уж смешное слово подобралось.
- Так что до начала войны? - напомнил ему Андрей, заменив "смешное" слово на более, как ему показалось, уместное.
- Ладно, Андрюха, - Стахов прекратил смеяться, поднялся со ступеней, потянулся, широко раскинув руки. -  Хорош трендеть, а то уже голова от всего этого болит.
- С чего это? Сказал "А", говори "Б". - Прозвучал сзади чей-то мягкий, даже заискивающий, но в то же время повелевающий голос, не подчиниться которому было просто невозможно.
Стахов с Андреем оглянулись одновременно. На ступенях Базы-3 сидел, горделиво расправив старческие плечи и вытянув тощую гусиную шею с натянутыми, словно спицы, прожилками, Василий Андреевич. На его лице играла улыбка. Когда он там появился и как много успел услышать из рассказанного Стаховым, ни один из дежуривших представления не имел и это обстоятельство, без сомнений, не могло не тешить старика. Андрея во внимание он не брал, - молод еще совсем, - а вот Никитича он знал достаточно хорошо. Знал, старый змей, что тот небось  уже проклинает себя в уме за то, что во-первых, не заметил постороннего движения, ведь старик не призрак, вышел, стало быть, через дверь; а во-вторых, и это хуже всего, за то, что поймали его с поличным за распространение секретной информации. И, главное, перед кем распространялся-то? Перед мальцом, у которого еще молоко на губах не высохло? Не удержался - протрепался?
Андрей решил для себя, что сегодня день познаний. И познаний даже не тех, что волей-неволей отнеслись к истории Укрытия, хотя спрашивать о ней он и не думал, а познаний человеческой сути. Вот, например, взять того же Стахова: оказывается, и он покраснеть от стыда может. Кто бы мог подумать? Вот, рассказать бы Олегу, подумал Андрей, не поверил бы. Говорящий Стахов? Ты бредишь! Стахов, который снимает сапоги во время дежурства и предлагает это сделать своему напарнику? Чистая ложь! А тот Стахов, что таращится с изумлением на Василия Андреевича, не зная, что сказать и застыв, как первоклассник под окном раздевающейся девицы? Друг, ты спятил? Нет, я не спятил. Я просто понял - он тоже человек!
- Это сын Чекана, - объяснил Илья Никитич, найдя наконец хоть какие-то слова.
- Я знаю, - кивнул Василий Андреевич и перевел взгляд на Андрея. - Юноша, тебе было интересно?
- Да, товарищ полковник, очень. - Андрей встал, словно по команде "смирно".
- Брось, - Василий Андреевич отмахнулся, и по этому жесту Стахов понял, что самые худшие его опасения сбылись - полковник был здесь все время с самого начала. - Илья Никитич объяснял же тебе: никаких званий, никаких должностей. Расслабься, садись. К тому же, если тебе действительно было интересно, можем попросить Илью Никитича продолжить. А уж если у него вправду от этих разговоров мигрень, что ж, я могу предложить себя в качестве рассказчика, если ты, конечно, не против.
- Не против, - растерянно развел руками Андрей, переводя взгляд со Стахова на Василия Андреевича словно кукушка в настенных часах.
- Илья Никитич, простите уж старика - боль в суставах практически полностью лишает меня сна. Да и спать мне как-то не хочется, уж недолго ждать, высплюсь еще. А относительно того, что вы здесь толковали этому юноше - что ж, считаю это абсолютно правильным. Согласен с каждым сказанным вами словом. - У Стахова после этих слов будто камень с плеч рухнул. - А чего? Парень - военный, и, думаю, вправе располагать теми сведениями, что ему необходимы. Я даже как-то лоббировал этот вопрос на совете, чтобы на учебных курсах ввести дисциплину "История Укрытия". По-моему, это важно. И лучше пускай бы они всё узнавали из официальных источников, чем самостоятельно слагать разные слухи в одну бредовую галиматью.
- Я рад, что вы так думаете, - сказал Илья Никитич и присел вслед за Андреем, тут же принявшись напяливать на ноги свои кирзачи. И даже если бы Василий Андреевич не обратил бы на это внимания или, кто знает, поощрил бы это неуставное явление, Стахов все равно не смог бы находиться в присутствии старшего по званию (да и младшего, пожалуй, тоже) босым. Исключение составил только этот малый, как он его назвал, Чека-младший, и хотя объяснения этому Стахов так найти и не смог, но к парню он относился с явным благорасположением или даже… (о, Боже, неужто такое может быть?) испытывал к нему отцовские чувства?
- Так на чем вы остановились? - полковник подошел к Андрею и мягко опустился подле него на разложенный стул Стахова, повернувшись так, чтобы находиться к ним обоим лицом. - Насколько я помню, Илья Никитич собирался вам рассказать о Укрытии-1 и начале войны, так?
- Да.
- Остановился, если не ошибаюсь, на том, что Укрытие-1 до начала военных действий оказалось недостроенным? Да, так и было. Строительство "общего убежища" - так оно называлось - велось действительно не такими темпами, как наше, и совсем по другой системе. Там не предусмотрено было ни квартир, ни админзданий, ни лабораторий, ни цехов, ни комбинатов с необходимым оборудованием, ни, понятное дело, ферм. По сути своей, оно было всего лишь вырытой ямой под бетонным перекрытием, диаметром в два километра. Все дело в финансировании. Тем более оба Укрытия были секретными объектами, работы велись исключительно ночью, земля вывозилась в другие области или высыпалась в реку. Но, сколько бы ни ставили на папках грифы о секретности, в строительстве обеих Укрытий участвовало, как минимум, до двухсот человек: строители, водители, механики, конструкторы и прочие. Сроки поджимали, военных не хватало, привлекались гражданские. О какой секретности могла идти речь? Слухи ползли и ползли упорно. Люди оббивали пороги мэрии, пытаясь узнать, почему в домах, под которыми не проложены линии метро, по ночам дрожат окна и посуда. И это в то время, когда и наша и западная пресса просто кишела статьями о грядущей войне, буквально отсчитывая до нее последние минуты. Городские власти объясняли это тем, что под домами строят новые станции подземки, министр вооруженных сил, президент и прочие, на заявления прессы утверждали, что это провокация, что войны не будет, что конфликт исчерпан. Но кто в это верил?
Когда на Россию полетели первые ядерные боеголовки, и это все показали по телевидению… мы поняли, что следующей на очереди будет Украина. Разница составила ровно сорок три минуты. Мы еще жили, когда Петербург практически утонул, а Москва пылала как олимпийский факел, но жить нам оставалось недолго. Ты даже не можешь представить себе, что здесь начало твориться.
На самом деле, говоря на чистоту, те, кому нужно было знать, всё знали заранее. И о настоящей угрозе, и о дне начала войны, и о том даже, с какой подводной лодки прозвучит первый залп и под чьим флагом она будет. Поэтому еще за пару часов до того, как китайская баллистика отомстила родине Сахарова за водородную бомбу, они все находились со своими семьями, численность которых, кстати, превосходила в несколько крат ту, что была изначально вписана в регистр Укрытия, на своих местах. Их видеозаписи, смонтированные на телевидении за несколько дней до начала тех трагических событий, что превратили Землю в пустошь, транслировались до последнего момента. Сволочи! - Лицо у Василия Андреевича дрогнуло, прожилки на шее затряслись, а глаза будто собирались вот-вот лопнуть. - Детей… Детей, суки, не пожалели. Все школы в тот день работали в обычном режиме… Паники побоялись, ублюдки! Даже не подумали предупредить никого.
Одного они не учли: те из гражданских, кто строил это Укрытие, позаботились и о том, чтобы в него попасть, на тот случай, если президент с министром все же солгали. Они предварительно установили дистанционные "пауки" в блоках управления заслонами, чтобы в нужный момент убежище не отказало им и их семьям в гостеприимности. Вот так и попало в Укрытие людей в три раза больше, нежели было запланировано. Что было дальше в нашем Укрытии-2, тебе уже рассказал Илья Никитич. А что касается Укрытия-1, то его строительство на начало апокалипсиса, - не побоюсь сего слова, - не было завершено и на 80%. Ни заслонов, ни гермозатворов, ничего такого, люди сами доустанавливали свинцовые ворота, уже поймав десять смертельных доз облучения.           
Они все были обречены. Те, кто не умер - мутировали. Те, кто умер, поддались мутации еще лучше, превратившись в оживших зомби. Они все жили там, в своем Укрытии-1, достаточно долго, лет, наверное, десять, а потом куда-то пропали. Возможно, вымерли, возможно, поменяли свою форму и облик, а, возможно, и мигрировали куда-то. Так говорили, Илья Никитич?
- Да, - подтвердил Стахов. - Кто-то видел множество следов от ботинок, ведущих на юг… Могло быть, это они подались куда-то, потому что больше тех зомби в городе никто не видел. Хотя их оставалось итак сущий пустяк: пары обойм хватило бы, чтоб всех порешить. 
Всего того, что говорил Стахов, Андрей словно и не слышал. Он уже давно находился в другом месте, нелюдимом, неживом. В пустой громадной колбе из матового стекла. Пустота и только пыль везде… Пыль, пыль, только пыль, бегущая, изгнанная силой ветра, скользящая, бегущая по своим, словно высыпанным героином, дорожкам, змеясь, струясь, извиваясь, затекая внутрь глухой колбы, она проникал снаружи, шурша по непрозрачным стенкам, высвистывая свой однообразный занудный мотив. Она засыпает его босые ноги, золотой пыльцой оседает на ресницах, на ослепших глазах, в белых волосах, проникает мириадами песчинок по гладким стенам носоглотки ему внутрь, засыпается в уши… Это не просто шуршание пыли, это - шепот… Это шепот из другого измерения, из совершенно другого мира, параллельного этому, зеркально отраженному.
… песочные часы…
С каждой секундой этот шепот возрастал, он словно приближался. И это уже не шепот, это - крик. Это крик миллионов загубленных душ… это крик адской боли, крик скорби, это жуткие тоскливые стенания...
Боже, как это страшно, Боже, избави…

Андрей посмотрел на полковника, и вместо выражения глубокой почтительности за то, что тот, несмотря на такую огромную разницу в возрасте и служебном положении, забыв об элементарной субординации, открыл ему глаза, в деталях поведав о всем, что долгое время так бередило юную душу, на лице Андрея застыл знак вопроса.
- А где же вы были, товарищ полковник? Где были вы в то утро, когда дети пошли в школу? Только не говорите, что находились в "толпе".
Стахов подпрыгнул на месте, его глаза округлились и застекленели, лоб вспахали сразу три глубоких рва. В следующую секунду он механически, четкими, отточенными движениями, не отдавая себе отчет в происходящем, полагаясь лишь на выработанный за долгие годы инстинкт, поднял автомат, и спустя миг его черное дуло было направлено Андрею в лицо.
В прежние времена жить Андрею оставалось бы не так уж и долго. Вариантов развития дальнейших событий было всего два. Первый - пуля в лоб без дополнительных объяснений. Второй не намного лучше: сначала бы взяли под стражу, потом пытали бы, а потом его бездыханное тело вывесили бы на "позорном столбе" - специальной Т-образной металлической конструкции, установленной посреди площади в Укрытии. Одолженная у инквизиции методика наказания не практиковалась слишком давно, с тех времен как был положен конец существованию "толпы", но за подобное отношение к высшему воинскому чину древние традиции вполне закономерно могли бы и возродиться.
Но для Стахова, пребывающего в состоянии автоматизма, привыкшего тысячу раз поднимать автомат на человека - кем бы он ни был, последующая реакция Андрея, не то чтобы показалась - он был в этом уверен - была молниеносной. Он еще только толкал рычажок предохранителя, когда Андреев "калаш" уже прислонился холодным жерлом к виску полковника.
А тот, казалось бы, даже не обратил на это никакого внимания. Сидел себе, как и сидел до этого: сложив истощавшие руки перед полным котелком похлебки, и всматривался в царапины на поверхности стола, вплетающихся в общий, непостижимый для простой, нетворческой особы, рисунок.
- Брось ствол, малый! - приказал Стахов, но полковник тут же властным жестом велел ему опустить оружие.
- Не нужно, Илья Никитич. Молодой человек правильно задал вопрос. Это значит, он умеет думать. Советую вам обратить на него особое внимание, Укрытие будет нуждаться в таких людях.
- Брось пушку, говорю тебе! - Рука Стахова не дрогнула, он и не думал подчиняться полковнику. Для него наставивший в висок автомат парень был единой мишенью в прицеле, порешить которую его он мог в любую секунду. Сделать это так, чтобы тот не успел даже квакнуть, не говоря уже о нажатии на спусковой крючок.
Защитить полковника, обезвредить мишень... Защитить полковника, обезвредить мишень…
- Считаю до трех, малый! Раз…
- Илья Никитич, опустите автомат, пожалуйста, - не меняя тона, попросил Василий Андреевич, и потом, повернувшись к Андрею в фас, так, что ствол уперся ему в лоб: - Я тебе отвечу. Но только после того, как выполнишь приказ Ильи Никитича. Он ведь человек импульсивный, стрелять умелый, надоест ему, возьмет и пальнет. И пойми ты, не за себя боюсь я - за тебя. Помрешь ведь не за хрен собачий. Себе-то я эту фиговину уже раз двести ко лбу приставлял, посему ты лишь услугу мне окажешь, если курок спустишь. Да ты садись, садись.
- Два…
Андрей послушно, будто загипнотизированный словами полковника, присел обратно на свое место, отложил автомат в сторону и вдруг, ухватив себя за волосы, начал долбить кулаками по голове. Стахов недоверчиво поглядел на Андрея, облизнул пересохшие губы, но оружие опустил только чуть-чуть, так, словно собирался все же прикончить его, но лишь дождавшись конца этого акта мазохизма или хотя бы короткого антракта. 
- Простите вы меня, товарищ полковник, нашло что-то, - немного успокоившись, сказал Андрей.
- Я на тебя не сержусь. Все мы когда-нибудь переживали что-то подобное. И я, - он улыбнулся, - когда-то тоже направлял оружие на человека. Ну да ладно. Было и забыли. Ты хотел знать, где я находился на момент атаки? Что ж, это вполне разумный вопрос, думаю, в уме его задавали все военные. Не так ли, Илья Никитич?
Стахов молчал. Не спуская глаз и прицела с Андрея, он приблизился к столу, отняв руку от цевья, взял Андреев автомат и, сделав несколько шагов обратно, положил его на колесо "Чистильщика", и лишь после этого опустил свой автомат, запрокинув его за спину.
Андрей сам где-то понимал, что это - конец, доверие Стахова к нему окончательно и бесповоротно потеряно, что он - идиот, посмевший угрожать оружием престарелому человеку, более того, своему командиру, поддавшись какому-то внезапному слепому толчку, не сумев справиться с собой и по нелепой бездумности поставив под угрозу чью-то жизнь… 
- Ты, конечно, не Господь Бог, Андрюша, и исповедоваться, а уж тем более оправдываться, перед тобой я, конечно же, не стану. Но, раз ты поставил вопрос, я постараюсь на него ответить. А  верить или не верить мне - дело, конечно же, твое. И хотя мне эти воспоминания не приносят ничего, кроме боли, мы вернемся в тот роковой день, 4 мая. Так уж случилось, что о назревшем всемирном коллапсе я знал не больше тех лещей, порыбачить на которых мы собрались всей родней: я, моя жена и двое сыновей с семьями. Трое внуков и внучка, ей тогда только пять месяцев было, еле упросили Надюшу, жену моего сына, чтоб с собой ее взяла. Ты подумаешь: как ж то так, да? Командир полка охраны и не знал о войне? Повторюсь, можешь мне и не поверить, но видит Бог, так и было. Знаешь, слухи о третьей мировой или как там ее еще называли, ходили уже не первый год. Да еще в двухтысячном году, когда американцы потопили "Курск" с ядерными боеголовками на борту, было уже понятно, что рано или поздно того, что называется массовым истреблением, не избежать. Но годы шли. Ты понимаешь, любая, даже очень мощная информация, если ее постоянно повторять, превращается во что-то обыденное, теряет свой первозданный смысл. Так же и здесь. Боже мой, сенсация, на фотографиях, сделанных со спутника видны открытые шахты для запуска ракет в провинции Куань-Х…нь! И что? Через два месяца о провинции все забыли. Ракеты же не летят? Ну и ладно. Через год еще одна шок-информация: в прибрежных водах Индии захвачена канадская подводная лодка с приготовленными к запуску ядерными торпедами! И что? Захвачена, так захвачена, не стреляла же. Мы-то живем дальше. Что я хочу этим сказать? Что мы привыкли. И даже в тот памятный день, когда с реки меня сдернул президент, объяснив, что нужно сопроводить его семью и кое-кого из секретариата к Убежищу, я не мог осознать, что день, о котором все только и говорили, таки настал. До этого столько было учений, столько операций, проведенных в приближенных к боевым условиях, столько сборов по тревоге, когда по телефону серьезным голосом кто-то оповещал: "Боевая тревога! Угроза заражения! Прибыть в личное распоряжение…", что и в этот раз я не мог допустить, что угроза в этот раз не мнимая. Я извинился перед детьми, женой, сел в прибывшую за мной машину и пообещал им на прощание, что на уху вернусь… Я сказал им, чтобы без меня не начинали… Что я еще вернусь… Вернусь… Но я так и не вернулся… Я сопроводил президентскую семью к Укрытию, помог им расположиться в их пентхаусах и сказал президенту, что меня ждет родня, жена с детьми и внуками, что оставил я их на Десне... Как сейчас помню: лицо угрюмое, хмурое, глаза тусклые-тусклые, и его слова "Все, полковник Щукин, уже все". А меньше чем через минуту, поверхность впервые сотряслась… Началось.
Вот так все произошло для меня. Каждый несет свой крест, Андрюша, каждый отвечает за свои грехи по-разному. Кто-то ведет себя, будто ничего и не случилось, кто-то пускает себе пулю в лоб, а у кого-то либо осечка, либо отсыревший патрон, либо затвор заклинило. Вот и живет с этим. А ведь хуже наказания и не выдумаешь. Поэтому не боюсь я смерти, Андрей. Не боюсь.

Сколько времени произошло как полковник стих, Андрей определить не мог. Обняв голову, он просидел так неведомо сколько; солнце изрядно прижаривало ему в затылок, разогревало до нестерпимости черный китель, но он словно этого всего не чувствовал. Он снова пребывал в своей колбе, засыпанный пылью уже почти по колени, стоял, молча задрав голову к верху, и немигающим взором следил, как струятся песчинки, бегут вниз по матовому стеклу, падают ему в открытые глаза, застилая свет, в распахнутый рот, высушивая, покрывая сыпкой коркой безжизненный язык, сыплются, сыплются… 
- Эй, братишка, чего ты здесь разлегся на столе? Иди в кубрик, ляг по-человечески. Твоя ж смена давно закончилась.
Андрей отнял со стола голову и, жмурясь от яркого света, посмотрел на склонившегося над ним бородача. Голова раскалывалась, кровь в висках пульсировала с такой силой, будто там находились вмонтированные гидронасосы, перед глазами проплывали, подпрыгивая  разноцветные круги, и Андрею вдруг показалось, что он падает назад.
- Перегрелся, что ли? - с изумлением наблюдая, как Андрей ухватился за края стола, будто тот собирался от него удрать, обратился к кому-то бородач.
- Наверное, - послышался знакомый звонкий голос юного сталкера. - Андрюх, ты чего?
Настороженно оглядевшись, подобно телопортированному из другого места подопытному кролику, Андрей ослабил хватку, отпустил стол и провел рукой по лицу.
- Я в норме, - сказал он, окончательно придя в себя. - А где полковник?
- Какой полковник? - не понял бородач.
- Щукин.
- Не знаю, у себя, наверное. А зачем он тебе?
- А Стахов где?
Бородач повернулся к Саше, но тот лишь вскинул плечами.
- Точно перегрелся, - подытожил он. - Иди, отдыхай, боец. Так и мозги сварить недолго.